Альбина Шагапова - Радужная пандемия

– Я всё расскажу папе, – раздавался за стеклом голос мамы, чужой, колючий, сухой. – И он тебя строго накажет. Лиза не любила и боялась, вот такого маминого голоса. Но отчего-то, когда они приходили в это страшное место, мама разговаривала с ней именно так, будто выдавливая каждое слово.

Девочка молчала, наслаждаясь короткой передышкой. И к чему матери понадобилось всё испортить своей угрозой? Будто Лиза и сама не знала, насколько папа будет ею недоволен. И стоит им только вернуться домой, папа назовёт её капризным и отвратительным ребёнком, начнёт долго и нудно рассказывать о их с мамочкой страданиях, причиняемых непослушной, неблагодарной дочерью. Вот только хорошо мучатся и страдать, стоя по ту сторону стекла и давая дельные советы, а вот полежи в ванне, наполненной мелкими голубыми пузырьками, которые только на вид красивые, словно зефир, а на самом деле, жгучие и воняют так, что ест глаза. Так же воняло в прошлом году, когда у них дома, в туалете прорвало трубу. Но всё же это было не самым страшным. Стоило малышке погрузиться в ванну, как ей тут же начинало казаться, что её тело раздувается, набухают ноги, вспучивается живот, вылезают из орбит глаза. И она боялась лопнуть, подобно воздушному шарику. После приёма таких ванн, тело становилось слабым, а ещё рвало и тошнило. А ведь в первый день она обрадовалась, увидев голубую ванну, подумала, что это такая пена. Глупая- глупая девочка! Разве от людей в страшных чёрных плащах с капюшонами, затеняющими половину лица, можно ожидать чего-то хорошего?

Особенно ей не нравилась женщина, квадратная, в огромных очках с носом, напоминающим картошку. Именно она грубо хватала девочку, стягивала с неё одежду, наверняка, специально царапая кожу ногтями и сажала в ванну, смотрела на часы, и когда боль становилась вовсе невыносимой, вынимала и швыряла на стол, как кусок мяса, чтобы через какое-то время, вновь отдать на растерзание голубым пузырькам.

– Папа тебя всегда считал смелой и стойкой малышкой, – продолжала мать, а девочка ждала, ждала, когда её вновь подхватят грубые ручищи толстой тётки, ждала очередной порции боли. – Ты разочаровала папу, ты разочаровала своих родителей, слышишь?

Она слышала, каждое шершавое слово, но ей было всё равно, пока всё равно. Потом, когда они вернуться домой, Лизе, конечно, станет стыдно, она будет просить прощения, уверять мамочку и папочку в том, что больше никогда-никогда не станет плакать, клясться в вечном послушании. Кроха не понимала за какой проступок мама так сурово наказывает её, ведь она доедает всё до последней крошки, даже манную кашу, которую, если честно, просто терпеть не может, сама убирает игрушки на место, ничего не просит купить и даже в жару соглашается надеть шапку. Почему ей не удаётся стать хорошей? Почему она вновь и вновь разочаровывает мамочку и папочку? Сегодня родители опять будут её ругать и, наверное, лишат ужина и запретят смотреть мультики. Ну и ладно, пусть разочаровываются! Она слишком устала, устала бояться и кричать. По крайней мере, от разочарований не больно, от них не тошнит.

Вновь прикосновение грубых рук женщины, от которого кожа девочки покрывается мелкими пупырышками страха, и самопроизвольно освобождается мочевой пузырь.

– И не стыдно! – в один голос воскликнули мама и толстуха. – Такая большая девочка!

Ей стыдно не было, ей было страшно, до горечи во рту, до онемения в конечностях, до нехватки воздуха страшно.

– Не дам дитя уродовать! – услышала девочка голос деда, сквозь собственный крик и проснулась.

Подушка промокла от слёз, перед внутренним взором теперь стояла не ванна и не женщина в чёрном плаще, а лицо деда, улыбчивое, круглое, с густыми седыми бровями.

Дед Миша, мой дорогой, мой любимый дедушка. От него всегда пахло табаком, баней и свежим сеном. Как же мне его не хватало! За суетой повседневных будней, в погоне за мелкими, ничего не значащими победами и успехами, я успела забыть о том, как скучаю по нему. Ах! Был бы он сейчас жив!

Чтобы лишиться аномальных способностей, нужно было десять раз подряд посетить здание инквизиции и пройти очистительную процедуру, которая с каждым днём забирала всё больше и больше сил. После седьмого раза, когда я металась в горячке с гудящей головой, а окружающее меня пространство то сжималось в горошину, то увеличивалось до невероятных размеров, пугая и заставляя кричать от ужаса, в квартиру ворвался дед.

– Как тебе в голову это пришло? – шипела мать, подобно змее. – Если кто узнает, что ты вывез ребёнка из города, а мы тебе в этом помогли…

– Вы в своём уме? – вторил ей отец, едва сдерживая рык.

В темноте голоса родители казались зловещими, и я захныкала. Привлекая внимание мамы. Да, я плохая девочка, я плакала и даже умудрилась обмочиться на процедуре, но ведь мама меня любит? Или нет?

На моё жалкое скуление, на большее я была просто не способно, моё тело плавилось от нестерпимого жара, и очень болел живот, словно кто-то кинул в него мячом, никто из взрослых не обратил внимания. Они продолжали спорить.

– Собери её вещи, моя внучка едет со мной, – дед, напротив, был спокоен.

– Нет! – в один голос вскрикнули мама и папа. – Наша дочь останется с нами, и это не обсуждается! Она пройдёт процедуру очищения и станет нормальным ребёнком, как все.

– Вы обезумели, раз готовы погубить своё дитя ради выслуги перед властями и инквизицией, и не понимаете, что после очищения остаться нормальным человеком просто невозможно, – отвечал дед, проводя рукой по моему вспотевшему лбу, и от этого прикосновение становилось легче. Рука деда была прохладной, и жар неохотно, но всё же отступал.

– Я не отдам тебе свою дочь, – раздельно произнесла мать. – Нашей семье не нужны проблемы с инквизицией.

– Вот, в чём дело, ты хочешь спокойствия для себя и своего придурка-мужа, а на ребёнка тебе глубоко наплевать, – устало и обречённо проговорил дед. – Что там у тебя вместо сердца, камень или кусок дерьма? Ты таскаешь девчонку в операционную инквизиции, смотришь, как твоё дитя, твоя плоть и кровь корчится от боли, зовёт тебя, умоляет о снисхождении, и размышляешь над тем, что бы такого вкусненького приготовить любимому Юрочке? Бессердечная сука!

– Не смей оскорблять меня! – мама некрасиво взвизгнула и рыдая, принялась открывать шкафы, шуршать пакетами и торопливо бросать в большую красную сумку какие-то вещи.

Мне было так плохо, что не осталось сил ни на страх, ни на горечь расставания с мамой и папой.

А потом была долгая ночная дорога, во время которой я, то засыпала, то просыпалась, обводя глазами старый фургончик и не понимая, где нахожусь. Был чай из термоса, розовый рассвет за окном, утренняя прохлада, чириканье птиц, терпкий запах травы, ветхий дом с маленькими окошками, скрипучими половицами и торчащими из бревенчатых стен клочьями бурого мха, , крики петухов и чашка, до краёв наполненная сладкой, душистой малиной.