Ева Вишнева - Кокон

А еще внутри скреблось и болело от мысли, что если бы Сид решила нести свою тайну в одиночку, Марек мог остаться живым, и такой же маленький ребенок, мальчик или девочка, рос бы в их семье. “Пусть хотя бы Маро побудет счастливым”, – думала Сид, глядя на то, как пес радостно машет хвостом, а Весея заливисто смеется.

Маро умер одним летним вечером. Окна были открыты, теплый ветер задувал в комнату. Тополиный пух оседал на ковре, мебели, шерсти пса. Искрился, подсвеченный солнцем. Сид лежала на полу, прижавшись к мягкому собачьему боку, словно ребенок. Чувствовала, как он вздымается и опадает. Слушала медленное биение сердца.

Когда оно смолкло, Сид не выдержала. Сорвалась, промчалась по городам и селениям, посмотрела глазами каждого, до кого смогла дотянуться. Осторожничала, таилась, но все равно чувствовала, как ее невыплаканная боль оседает в чужих душах.

“Встречаются люди, в которых легко утонуть, раствориться”, – звенел в голове предостерегающий голос бабушки. Защитная реакция. Застарелый, слежавшийся детский страх. Пускай, мне терять нечего, думалось ей. И с чего бабушка решила, что забыть себя, раствориться в ком-то и прожить, пусть неосознанно, другую жизнь, плохо? Что если отец сам не захотел возвращаться, как теперь этого не хочется Сид? Точка отсчета – похороны Маро в саду. “Я отправляюсь в путь, забирайте меня без остатка”.

Не забрали. Ни в тот день, ни в последующие. Люди из разных концов земли, говорящие на разных языках, с кожей от снежно-белого до мазутно-черного – ни одно их чувство не казалось Сид настолько притягательным, чтобы закрыться в нем от собственной боли. Однажды она пела колыбельную не родившемуся ребенку – и отчего-то знала, что он запомнит каждое слово. В другой раз подбросила слепой женщине картинки из собственной жизни – поселковые улицы, высокое небо, перерезанное веткой с набухающими почками, искрящуюся на солнце речку, остатки древней постройки в гуще леса, круглый каменный дольмен, достопримечательность и древность. Женщина заплакала, ее эмоции сплелись в такой плотный и болезненный комок, что Сид испугалась, поспешила убраться: не хотелось менять одну боль на другую. И когда в следующий раз ей выдался шанс донести до глухого, как звучит человеческий голос, она им не воспользовалась.

В следующее лето Сид не смогла отыскать могилу пса, сад густо зарос крапивой и сорняками. Обжигала руки до волдырей, раздвигая заросли, но выложенной плиткой могилки будто никогда не было. В память о псе Сид отправилась к морю. Долго скиталась, прежде чем нашла верную дорогу. Но в отличие от прошлого раза, подарившего Маро имя, вода была грязной, мутной, с гнилостным запахом.

Шло время. В календарях менялись числа, на работе все чаще появлялись новые, молодые лица юношей и девушек, едва выпустившихся из учебного дома. Сид время от времени приходилось обучать их, вводить в курс дела. Однажды она поймала себя на мысли, что это новое поколение по-настоящему ее боится. Слишком уж ребята робели, терялись.

– А вы совсем не такая, как мне рассказывали– засмеялась однажды девушка, которую назначили временной помощницей Сид. Сперва та съеживалась, обмирала испуганным зверьком, стоило к ней обратиться, но затем порядком осмелела, стала навязчиво-болтливой. Обычно Сид пропускала ее слова мимо ушей, но в тот раз не смогла.

– И что же тебе про меня рассказывали?

– Ну… – девушка замялась, – в детстве мама, когда что-то мне запрещала, говорила про ведьму, что живет на краю поселка. Якобы она придет и заберет меня, если я буду плохо себя вести. А в учебном доме нас предупреждали не играть в той стороне, где вы живете. Толком никто ничего не объяснял, и мы сочиняли про вас всякие страшные истории…

– Придет и заберет, да?..

Девушку вскоре перевели в другое место. Сид быстро забыла ее лицо и имя. Но короткий разговор продолжал бередить душу: меня бы кто забрал, растворил в себе без остатка. Ведь можно было покончить со всем еще тогда, после смерти Марека, не Деяна-себя сбросить в овраг. И теперь родители не пугали бы детей ее именем…

«Хватит», – обрывала мысли Сид, снова пускаясь в путь.

Она уже потеряла надежду, когда в очередной раз проскользнула в другого человека. Открыла глаза. Незнакомый мир, слишком пестрый, яркий. Слепящий. Шумный. Набросился, поглотил, пригвоздил к земле. Захочешь сделать шаг – ноги не поднимешь. Воздух вязкий, густой – такой пить в пору, куда уж там дышать. Удивленная и испуганная, Сид попыталась просочиться глубже.

Серые стены, бесконечные лестницы. Тонущее в сумраке строение, в центре которого свет. Ярким мазком рыжие волосы девушки. В прозрачном чайнике раскрывается бутон, цветочный аромат растекается по комнате, успокаивая нервы.

Вспышка боли, ссыпавшиеся с неба звезды песком набились под веки. Тело отца сгорает в печи – и он же, отец, стоит рядом, похлопывает по плечу. Низкое грязное небо нависает над самой макушкой, давит, грозит раздавить. Приступ клаустрофобии. Сид захлестнул страх: «Я не так хотела раствориться. Не в таком». Слишком много образов-мыслей-воспоминаний, все сильное, яркое, пропитанное ни с чем не сравнимой болью. Куда там Сид, потерявшей бабушку, Марека и Маро: она не знала, – да и не хотела узнавать, – что нужно потерять, чтобы почувствовать такое.

– Большего я тебе не покажу, – произнес незнакомец, и его сознание как будто схлопнулось. Сид выкинуло из бешеного водоворота в пустоту. «Как это возможно? – подумала она. – Я ведь импульс, сгусток энергии».

«Ты здесь не одна, – ответили ей. – Нас много, но мы здесь с его согласия». «Он нас слышит, он нас любит». «Тебе тут нет места, уходи».

– Кто ты? Откуда? – спросил незнакомец. – Может быть… Агата?

«Это не Агата, не Агата! Агату мы бы узнали! – наперебой заговорили голоса. – А это… женщина. Да, точно, она принесла с собой крошки памяти – это не твоя память, мы проверили. И не наша, о себе мы давно все забыли».

– Живая женщина? Как найти ее?

Сид почувствовала, что сходит с ума, и поспешила выскользнуть из чужого тела, помчалась обратно. Открыв глаза и увидев знакомый потолок, ощутив под пальцами шершавую обивку старого кресла, она впервые в жизни обрадовалась тому, что вернулась домой – туда, где все близко и понятно. Сид встала, прошлась по комнатам: они, казалось, были залиты теплым волшебным светом, а бабушка с портрета на стене и Марек с прислоненной к вазе карточки смотрели ласково.

Через полгода в дверь Сид постучали.

Запись №42614

– Прости, но когда мое время закончится, я уйду, – сказала мама, и я почувствовал себя преданным. Я едва примирился с эвтаназией отца, перестал прокручивать в голове наши разговоры и удивляться по утрам, не обнаружив на кухонном столе чашки, газеты или разрядившегося планшета. Привык, что пиджак больше не висит на спинке стула, и в шкафу нет вешалок с формой, а в прихожей не стоят черные лаковые туфли с заостренными носками – странная мода, которой отец следовал и до, и после. Но потерять еще и мать… Я пытался ее переубедить, но…