Дмитрий Раскин - Эвви и три луны

– Если думаете, что сейчас вы перешли к «вмешательству», то глубоко ошибаетесь, – сказала Эвви.

– А что же это тогда? – спросил Коннор.

– Это вторжение, – ответила Эвви.

Коннор уже на орбите. Сейчас проверяет связь. Он подключен к чипам всех троих.

– Слушай, Коннор, – говорит Элла, если ты только попробуешь через чип манипулировать моим мозгом, – чип подключен к мозгу, – я собью тебя ракетой.

– А у тебя ее нет, – смеется Коннор

– Я попрошу Обнорина, чтоб прислал. Артем, ты слышишь меня?

Обнорин сейчас проверяет связь, только у него не через чип, а обычная.

– Я всё понимаю, – говорит Эвви. – Всё понимаю, да. И вы правы. Мы правы. Вроде бы, так. Мы хотим им добра, желаем добра, устраняем зло, хотя бы, только… – она ищет слово, – вот представьте. Земля, много разного, всякого было. Так? И вдруг прилетают инопланетяне спасать нас, облагораживать… возьмут нас за ручку и поведут к Истине, к Свету, ко многим таким же самым важным и главным вещам. Как вам?

– Если честно, не очень, – ответила Элла. – Так чт о тогда? Возвращаемся на Готер?

– Я бы очень хотела сказать «да», – говорит Эвви, – но я не могу.

– Вот! – Элла хотела сказать с торжеством, но у нее получилось, скорей, понимание .

– Если бы некий инопланетный разум вмешался , чтобы остановить Холокост или закрыть ГУЛАГ, – тихий голос Кауфмана, – неужели я стал бы теоретизировать: нарушает ли это нашу свободу воли, искажает ли Замысел и так далее.

– Тут не до теоретизирования, – кивает Элла, – но ведь нарушает же!

– Но те миллионы замученных, сожженных, расстрелянных потеряли ее и так. Вместе со светом божьим и воздухом, – продолжает Гарри Кауфман. – Эвви, вмешательство оскорбило бы наше достоинство, хочешь сказать? Да плевать на достоинство. Инопланетный разум не вправе нас спасать. Тысячу раз, не вправе, но плевать.

– Но мы же сюда прилетели не ГУЛАГ отменять, – Эвви чувствует, как краска заливает лицо, – просто будем противодействовать глупости, пошлости и производному от них мелкому, пусть и не преодолимому для подданных Летрии злу.

– Эвви, а как ты думаешь, – начинает Элла, – разум, инопланетный, может, даже сверхразум, что, допустим, вмешался бы в нашу историю, да что там! прервал бы ее, отменил вообще… он бы сделал это из неких принципов или же из любви?

– Я понимаю, к чему ты клонишь, – загремел, забегал по комнате Кауфман, – может, да ,

может, нет. Мы ничего не знаем о сверхразуме . Вдруг ответ лежит совсем в другой плоскости – например, нас спасли от худшего в нас самих в порядке эксперимента, полевые исследования такие и что-то еще в этом роде. Ты это хотела услышать? Спасение человечества лежало бы тогда вне Добра и Зла. Мне продолжить?

– Пожалуй, не ст о ит, – сказала Элла.

– Но само спасенное человечество – оно же не « вне », оно « в ». Миллионы людей спасены, не погибли на фронтах, не стали пеплом, не вмерзли в лед какой-нибудь Воркуты. И вот тогда уже я, ограниченным своим разумом попытался бы понять, чего же хотел от нас «безграничный сверхразум». Стал бы вникать, какие здесь «вызовы, стимулы и угрозы».

– Ладно, попробуем быть сверхразумом , – улыбнулась Кауфману Элла, – вдруг, наконец, получится.

– Мне кажется, Коннор просто любит. – Эвви сказала и смутилась, – Любит людей, чье зрение так отличается от нашего, да и не только зрение… любит и… – замолчала, махнула только рукой.

Эвви не решилась пойти в «свою комнату» одна, позвала с собой Эллу. Тяжеловесная, чванливая роскошь громадной залы. Золотая кровать посередине и зеркала, зеркала. Нет, она не сможет здесь спать, даже одну только ночь. Все равно, что залезть в кровать посередине какого-то торгового центра, чьи интерьеры (Эвви не без ужаса рассматривает золочёные конструкции, чье назначение непонятно) обустроены каким-то свихнувшимся дизайнером, обезумевшим архитектором.

Элла, кажется, поняла ее. Пнула легонько какого-то огромного, в два человеческих роста истукана, тот неожиданно оказался легким, завалился на спину, открыв тем сам, куда у него вставляется ключик.

– Видишь, глупенькая. Это всего лишь механическая игрушка. Болванчик или еще что в этом роде. А ты, должно быть, решила, что это статуя местного бога Ваала.

Вот они уже в комнате Эллы. Теперь не так страшно, конечно. Элла права. Но все равно не надо бы им расходиться по спальням. Лучше забаррикадироваться в Малом кабинете и поспать эту мерзкую ночь в креслах, под прикрытием автоматики.

Элла стоит перед зеркалом, раз за разом то включает, то выключает свою бодиимитацию. Видит, конечно же, всю ту же саму себя, только, то сквозь легкий туман, то с четкими очертаниями.

– Так хочется увидеть себя самой красивой женщиной Второй Луны? – Спросила Эвви. Элла приобняла ее. Эвви понимает, Элла пытается отвлечь ее от детских страхов перед ночью в громадном, нелепом дворце.

– Хорошо, что ты никогда не увидишь меня в виде этой холеной сучки с брезгливой гримаской на сонном лице. – Элла ответила как-то уж слишком серьезно.

Эвви стало вдруг неловко даже. Сама не поняла с чего. Но и была польщена – каким-то краешком, да? И это тоже смутило ее. А Элла сама не ожидала, что скажет это и скажет так . И не ожидала, что застесняется вдруг и этих слов и этого своего прикосновения к Эвви.

– Пойдем-ка к Гарри, – усмехнулась Элла, – он там один в кабинете. Трясется. Знаю я его. Пойдем, а то вдруг к нему кто и в самом деле войдет. Пойдем, пойдем, – и тут она сказала чуточку более нарочито, чем требовалось, чуть сильнее, чем нужно подчеркнула, – пойдем, дочь .

И тут же, переводя в другую плоскость:

– Дочь президента.

Смутила ее окончательно. Так разрушить то, что установилось сейчас между ними. Но ведь не установилось?! Но в то же время Элла и не разрушила. Эвви чувствует это. Не разрушила, но укрепила(?) то, что не установилось(?!) Только выдает его не за то, что оно есть. А что оно есть? Или же, чем может быть ? А Элла взяла и дважды переименовала. От стеснения? со страху, да? Или все это ей, Эвви, лишь так, померещилось? И она обольщается на собственный счет?

В приемной президента совсем уже скоро проснутся, и начнется жизнь – у них, у всех начнется другая жизнь . Страшно. Надо преодолеть этот страх. То есть начать жить «другой жизнью»?

Гарри обрадовался их возвращению. Ему действительно было страшно без них в кабинете. (У себя в кабинете?!) А в приемной звук отодвигаемого стула (у них микрофон в приемной). Проснулся секретарь Президента.

Секретарь вошел осторожно, с виноватым лицом. Господин президент на троне. Супруга Президента справа, облокотилась на закругление спинки трона, Дочь Президента слева, оперлась на подлокотник трона. Секретарь испугался такой их торжественности. Успокоил себя тем, что это они репетируют перед вечерним мероприятием. Только чего тут репетировать, Господин Президент сам же всегда говорит, что «всё давным-давно уже заучено и обрыдло». Сообразил: дочь. Конечно, стала дочерью совсем недавно, и они дрессируют ее. Господин Президент, оторвавшись от бумаг, посмотрел на него. Как же нехорошо ему под этим взглядом. Боже! Боже, лишь бы только обошлось! Сам он так и не понял, заснул ли он за своим столом или ему показалось, привиделось. Нет, он не мог заснуть. Это противоестественно, исключено. Он столько лет верой и правдой! Он – секретарь мучительно соображает – забылся на одно мгновение только. (Вот оно спасительное слово!) А Господин Президент не заметил, не мог заметить, не успел просто. Не успел бы за это мгновение вызвать его, отдать какое-либо распоряжение. За мгновение не произошло ничего . Но почему за окном уже вечер? А у него как-то странно болит голова, уплывает куда-то. Кажется, Господин Президент в хорошем настроении. И какие еще нужны доказательства, что ничего не произошло, и не было ничего вообще !