Дмитрий Раскин - Эвви и три луны

– Честно говоря, реформы надо притормаживать, – размышляет Коннор. Видя реакцию остальных, – временно, разумеется.

– Притормаживать, это как, с помощью Глотика? – вкрадчивый голос Эллы.

– Временное правительство нас снесет, – говорит Гарри, – сторонники умеренных преобразований и беспринципные технократы там в явном меньшинстве.

– Сам же объявил люстрацию, – усмехнулся Обнорин.

– Хорошо еще, что спецслужбы дезориентированы, деморализованы и не доверяют друг другу, – продолжает Гарри.

– Так мы же уже закрываем их и создаем новые, на новых принципах и под парламентским контролем, – перебивает его Эвви.

– И останавливаться на этом, самом интересном месте опасно просто, – поддержала ее Элла.

– Да, кажется, я поторопилась, – говорит Эвви, – «переходный период» еще толком и не начался. И вряд ли, когда закончится, правда?

– Мы не можем рисковать моей властью. Обязаны сохранить и упрочить ее во имя реформ. Но завтра нам и в самом деле придется останавливать реформы для сохранения власти, – вдруг поразился Гарри Кауфман. – А нам, вполне вероятно, остановить их уже не дадут.

– А вы что думали?! – взрывается Элла, – будете решать только решаемые задачи. А попробуйте-ка не решаемые!

– Замедлив реформы, мы предадим то активное меньшинство, которое и творит сейчас свою новую Летрию, – может быть, еще и спровоцируем небольшую гражданскую войну, – «небольшая война» у Гарри для вящего яда, – потому как у противников наших реформ впервые появится надежда.

В общем, решили взять тайм-аут. Слишком серьезно это, чтобы решать так, разом. Элла, кстати, давно уже собиралась на Готер, проведать Юджина.

– Оно и неплохо, конечно, ты мать, это твой долг и все такое, – говорит Обнорин, когда они остались одни на связи, – но поверь, без тебя Юджин ведет себя гораздо лучше.

А вот что они так и не смогли, так это объяснить более-менее ясно, почему Президент вдруг стал другим человеком. Да и не в президенте дело даже – сами реформы идеологически уязвимы. В общем, надо думать и желательно побыстрее.

– Придумаем что-нибудь, – усмехнулась Элла, – что мы, не носители Сверхразума, что ли!

Дегс, министр без портфеля, ветеран сопротивления режиму, вошел с видом человека, который решился . Ну, так и есть.

– Заслуги Тези неоспоримы. Он был необходим как главный, – Дегс тут же поправил себя, – как один из главных борцов с тобой, – он с президентом на «ты», – э… с тобой прежним. Может, он даже и повлиял на это твое…э… «нравственное преображение», я правильно называю?

Кауфман промолчал.

– Но сейчас… нет, я много думал об этом, очень хотел быть неправым здесь, но правда такова – Тези являет собой угрозу для демократии, для будущего Летрии, следовательно. Он может стать авторитарным правителем, пусть и не таким, как ты, но…

– И что же ты предлагаешь? – Гарри имел в виду: «И что же ты предлагаешь мне, человеку, которому не веришь и по отношению к которому всегда готов исполнить патетическую роль Брута? Хорошо, что ты не в курсе».

– Если всё, что ты делаешь сейчас… если всё это по-настоящему – ты должен принять меры, – голос престарелого Дегса зазвенел, – чтобы Тези не погубил всё, что ты делаешь.

– Интересно узнать, какие?

Дегс молчит.

– Неужели я должен с ним сделать то, что и делал, когда был собою прежним ? Но ведь это противоречит всему, что ты, Дегс, проповедовал, когда боролся со мной. Ты был непреклонен и мужественен. И мой режим не сломал тебя. Я спасаю свободную Летрию от Тези, а ты возвращаешь себе моральное превосходство надо мной – твое миропонимание снова чисто, прозрачно и непоколебимо, не правда ли?

– Я вообще-то имел в виду: пусть Тези станет руководителем парламентской фракции, но не Президентом. Ты же подумал то, что и должен был подумать, то есть той пропасти между тобой прежним и тобой нынешним , о которой ты говоришь всё время, просто-напросто нет. И, стало быть, ты опасен, даже если сам (вдруг ты всё-таки искренен в своем покаянии) этого не понимаешь.

– А если Тези все ж таки захочет стать президентом, что прикажешь делать мне тогда? – подмигнул ему Кауфман.

– Если ты, – побагровел Дегс, – если ты его не остановишь… значит, ты и хотел стравить нас! – его осенило, – Так это и есть твой план?! Чтобы мы передрались, а ты продолжал властвовать?

– Дегс, я знаю, у тебя сейчас под тогой маленькая такая кобура с маленьким таким револьверчиком, – охранная система, установленная перед дверью кабинета, показала.

– Надеюсь, ты понимаешь, я достану его только в случае твоей узурпации власти, как последнее средство от крайне опасной болезни, – почти по слогам выговорил бледный Дегс.

– А ты уверен, что не ошибешься с диагнозом?

Секретарь вошел поутру, встревоженный и явно не выспавшийся. У Кауфмана теперь новый секретарь, из «активного меньшинства». Пожилой человек. Когда-то был профессором университета, но потерял работу из-за того, что сказал на лекции, что сомневается в чудодейственных свойствах треножника в храме.

– Я проснулся среди ночи от того, что в коридоре кто-то ходит, шаги такие медленные, так можно ходить лишь в глубокой задумчивости, – секретарь начинает неуверенно, он сам еще не понял; предупреждает ли он об опасности или же признается в некоторой своей неадекватности, – шаги взад-вперед от витражного окна до дверей вашей спальни.

– И вы вышли в коридор? – Кауфман пытается помочь ему добраться в рассказе до главного.

– Там была женщина, высокая, в легкой такой полупрозрачной тунике.

«Кажется, он решил поделиться со мной своими эротическими вид е ниями», – мелькнуло у Кауфмана.

– У нее на руках мускулы, как у арбалетчика или даже почти как у гоплита, – перестал смущаться секретарь, – черная грива волос. Мне даже показалось, что волосы были змеями, но я не уверен. И лицо. И глаза… глубокие, черные. Само выражение этих глаз.

Секретарь сбивается несколько:

– Я материалист, вы же знаете. Но говорю то, что видел. Ее лицо и глаза – всё было какое-то не из нашего мира.

Секретарь, ободренный тем, что президент ему верит и не считает его сумасшедшим:

– Мне показалось, что она очень усталая, точней, неприкаянная. И эта ее тоска. Конечно, мне было страшно. Очень страшно. Но такая ее тоска.

– Скажите, Герге, – Гарри Кауфман был серьезен, – а л у ны? Как вели себя наши л у ны?

– Как обычно, вроде бы, – промямлил секретарь. Ему, конечно же, было тогда не до лун.

– Они обе были отчетливее, чем обычно?

– Д-да, как будто.

– Я тоже просыпался сегодня ночью и видел – они отчетливее, чем обычно. Гораздо отчетливее, – говорит Кауфман, – и свет был необычно яркий.

– Действительно, яркий. – Теперь уже секретарь уверен, что луны были отчетливее и ярче, чем обычно.