Александр Пятницын - Взглянуть и… увидеть?

Несколько осторожных шагов, несколько шлепков по дряни столь однородной, что теперь не поддаётся опознанию, и я внутри. Когда-то это здание было местной церковью. Тоже статуи, с разбитыми до неузнаваемости лицами. Искорёженный алтарь. На стенах фрески из местного бытия, под слоем грязи и копоти кажущиеся злобными пасквилями на самих себя. Ряды сломанных скамей. Выбитые и уже успевшие почернеть от времени окна. Или это постаралось не время, а огонь? У стены жалко плачет старик в изорванном грязном балахоне. Его лицо густо залито кровью, лишь белки глаз разбитыми яйцами сверкают во тьме. Над ним стоят двое столь же грязных оборванцев. Один из них держит факел, и тени причудливо играют на их лицах. На алтаре жалобно всхлипывает черномазая девчонка, лет пятнадцати. На ней пыхтит ещё один оборванец… десяток других ждёт своей очереди…

Я тихо отступаю в тень и выхожу из церкви. Из навечно осквернённого святилища богов столь же древних, как и сам этот мир. Отвратительный, омерзительный, гадкий, стелющийся перед сильными и беспощадный к слабым. Мне больше не хочется бродить по нему. Всё что нужно я уже увидел. Скоро сюда придёт Тот, кто вправе судить. Судить и карать. Наверное, мир чувствует это, и, не думая о завтрашнем дне, старается урвать как можно больше от этой жизни. Ещё капельку удовольствия, ещё чуть-чуть, пока ещё есть время…

Воздух в этом мире уже пахнет гнилью. Люди этого ещё не ощущают… пока не ощущают… но окрестные собаки уже начали выть в небеса в порыве безнадёжной мольбы. Это бессмысленно, их не простят. И людям не будет легче, ведь когда делишь вину с тем, кто тебя любит, она возрастает вдвойне. Но они всё равно воют. Зачем?..

Гниль, терпкий запах человека, который ещё дышит, но на которого уже начинают садиться зелёные мясные мухи. Смрадом несёт отовсюду. Ненависть, боль, желание, страх… сильнее всего пахнет из центра города, из сверкающего белоснежными стенами дворца. Быть может, ты тоже чувствуешь что-то, повелитель здешнего мира? Сегодня утром стены твоего дворца казались бордовыми. Тогда их окрасил рассвет. Сейчас же…

– Серые боги покарают вас, нелюди! – раздаётся позади хриплый голос того грязного священника в порванной рясе. Следом доносится приглушённый расстоянием глухой шлепок. Как будто тяжёлый кованый сапог попал по чему-то достаточно твёрдому, но в то же время не столь звонкому как металл. И я чувствую, как душа старика уходит из этого жалкого мира.

Я невольно передёргиваю плечами.

* * *

Большая часть стражи разбежалась, как я и думал. Меньшая, слишком глупая, чтобы бежать, или слишком жалкая, чтобы предать господина, умерла быстро. В воздухе пахнет грозой. Этой ночью я уйду из этого мира, и мир знает это. И копит силы, чтобы потом в бессильной злобе выместить обиду на тех, кому он в силах отомстить.

Он сидит в тронном зале. На высоком троне, сложенном из выбеленных временем и стараниями резчиков костей. Мои пальцы оставляют пять кажущихся почти коричневыми отпечатков на высоких дверях из белого дуба. Вокруг застыли неприступными изваяниями пятеро стражников. Самых верных. Самых лучших.

Последний отблеск солнца пойман сверкающей стальной круговертью и отброшен тысячью маленьких солнечных зайчиков, слишком слабых, чтобы подарить тепло. Бесполезных и тихо умерших на жадно впитывающих кровь некогда белоснежных стенах.

Костяшки пальцев, которыми он схватился за подлокотники трона, побелели от напряжения. А взгляд мечется между мной и одной из стенных панелей, всей душой рвясь к ней, но неизменно возвращаясь ко мне. Неужели он ещё надеется спастись?

– Сир … но обойдёмся без громких титулов, – я небрежно салютую ему своим клинком.

Его пересохшие губы силятся выдавить что-то, но лишь безвольно трясутся в безнадёжной дрожи перед неизбежным.

– Вам была предназначена великая судьба, сир, – в моих устах благородный титул звучит издевательски. – Путь мудрого правителя, покровителя искусств и наук. Стезя разумного учёного, образованного и просвещённого. Вы должны были подарить своей стране процветание, богатство и мир. И счастье.

Но вы предпочли силу и власть. Вы поставили желание приказывать и отменять, казнить и миловать, видеть страх и преклонение в чужих глазах выше своего долга. Вы утопили этот мир в крови. Ваши враги проклинают вас и боятся, ваши люди ненавидят и тоже боятся. И лишь мёртвые безразлично улыбаются из глубин вашего трона.

Вы искривили свой путь и избрали пути за многих и многих других. Вы не оставили право выбора никому кроме себя.

Можете ли вы сказать что-нибудь в своё оправдание?

– Я… я… – пытаются прошептать безвольные губы. Безуспешно. Только тело в безнадёжной попытке спастись бросается к той самой резной панели.

* * *

Мне часто приходится убивать в спину. Обычно я оставляю жертвам достаточно времени, чтобы понять, что происходит и кто я такой.

Я чужой кровью выжигаю на стене свой Знак и ухожу. На пороге почему-то оборачиваюсь. Как ни странно, но глаза мертвеца открыты и смотрят вперёд. Как раз на меня, или точнее сквозь меня.

Я пожимаю плечами и аккуратно притворяю за собой тяжёлую дверь белого дуба.

2

Я сижу на склоне высокого холма, и смотрю на раскинувшийся передо мной город. Он, наверное, даже показался бы мне красивым, если бы дым многочисленных пожаров не застилал небо. Каждый мир пахнет по-своему. Предыдущий пах гнилью и смрадом. В воздухе же этого я чувствую корчащиеся в безжалостном огне высокие ели, плачущие горькими слезами срубленные сосны, распаханную не знающим устали плугом землю, грязную реку, в которую окунаться противнее, чем в выгребную яму. И ещё лёгкий, витающий всюду сладковатый запах горящих заживо людей, их крики, мольбы, посулы, угрозы, молитвы… ничто не останется незамеченным, и ничто не станет забытым.

Город был взят два часа назад, и отдан на разграбление. Толпа грязных смердящих варваров, по какому-то странному недоразумению именующая себя рыцарями, силой взяла прекрасный град и теперь хочет развлечься всласть. Пока ещё может. Пока ещё остались белокаменные неразрушенные города и беззащитные жители, которых можно безнаказанно убивать и насиловать.

Не думаю, что они заглядывают в будущее дальше следующего дня, но даже они понимают, чувствуют, чуют звериным чутьём, что когда-нибудь этому придёт конец, и их орущим, вонючим бандам придётся схватиться друг с другом за жалкие остатки былой добычи. А последний из них, самый сильный, самый жестокий, безжалостный и отвратительный, проживёт достаточно долго, чтобы умереть от голода, а не от удара чужой руки. И они стараются урвать как можно больше, пока ещё могут.

А ведь мир мог быть совсем иным…