Р. А. Лафферти - Дни, полные любви и смерти. Лучшее

Присутствующие – десять человек и три машины: Ктистек, Кресмоидек и Проаистематик – разочарованно всмотрелись в контрольные образцы.

– В тексте Илария никаких изменений, – вздохнул Григорий.

И действительно, текст остался прежним:

Король Марсилий Сарагосский вел сложную игру. Он взял деньги у кордовского калифа, чтобы убедить Карла Великого отказаться от завоевания Испании (чего тот, кстати, не планировал, да и не смог бы). Он стребовал с Карла компенсацию за города у северной границы, поскольку те возвращались под христианское управление (хотя сам Марсилий никогда ими не владел), и начал взимать плату со всякого, кто проходил по новому торговому пути через его город. Взамен Марсилий подарил Карлу тридцать три ученых, столько же голов мулов и несколько повозок манускриптов из древних эллинистических библиотек. Но дорога через перевал, соединяющая два мира, была открыта, и вдобавок обе стороны теперь имели доступ к Средиземному морю. Миры приоткрылись друг для друга, что оказало благотворное влияние на каждую из сторон и на цивилизацию в целом.

– Не изменилось ни слова, – констатировал Григорий. – История проследовала тем же курсом. Эксперимент не удался. Но почему? При помощи устройства, которое мне что-то уже толком не вспомнить, мы попытались сократить период беременности и ускорить рождение нового мира. Но у нас ничего не вышло.

– И город ничуть не изменился, – сообщил Алоизий Шиплеп. – Все такой же большой и красивый, с двумя десятками внушительных башен из разноцветного известняка и мидлендского мрамора. Крупнейший культурный и деловой центр. Мы обожаем его, но он такой же, как прежде.

– Все спектакли на месте, – радостно сообщила Валерия, изучив театральную программу. – Включая те, которых я еще не видела. Их больше двадцати. Как я боялась, что они исчезнут!

– В изящных искусствах тоже никаких перемен, если судить по рецензиям-эталонам, – известил Одифакс О’Ханлон. – Можете не соглашаться, но искусство никогда еще не переживало такого подъема и не пользовалось такой популярностью!

– Прямо как копченая кровяная колбаса, – заметила машина Кресмоиди.

– «Дорогу знает в полноте лишь тот, кто бегал по ней трижды», – продекламировала машина Проаист. – Это из одного древнего стишка. Автора, правда, не вспомню. Если что, стишок хранится в моей главной памяти в Англии.

– О да, история-треуголка, которая заканчивается там же, где началась, – изрек Эпиктист. – Но колбаса недурна, и мы должны ею наслаждаться; ведь большинство эпох было лишено даже этого.

– О чем вы болтаете, ребята? – спросил Одифакс и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Живопись по-прежнему переживает эпоху расцвета. Школы – как гроздья галактик. Большинство людей творят только ради удовольствия. Скандинавам и маорийцам все труднее сохранять лидерство в области скульптуры, ведь почти все новые произведения – экстраординарные. Страстность и чувство юмора освободили музыку от излишних догм. А с тех пор как теоретическую математику и психологию отнесли к исполнительским видам искусства, жить стало значительно веселее… Пита Тейяра тут называют талантливым писателем-фантастом, виртуозом эксцентричной пародии. Конечно, тема мыслящей планеты была изрядно заезжена, когда он за нее взялся, но до чего же захватывающая комическая феерия у него вышла! [43] Имеется в виду французский теолог, биолог, археолог и палеонтолог Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955), синтезировавший католицизм и современные теории космической эволюции. В его труде «Феномен человека» (1938–1940, опубл. 1955) описывается концентрация мышления в масштабе планеты. А другие! Мульдум, Цилински, Поппер, Гандер, Айхингер, Вайткроу, Хорнвангер – все мы в неоплатном долгу перед этими сектантами! Да и в мейнстриме наблюдаем нескончаемую череду великих романов и романистов!.. Извечно популярный вид искусства – граффити на стенах туалетов – удерживает свои позиции. Компания «Путешествия без границ» предлагает девяностодевятидневный кругосветный арт-тур, посвященный веселым, но изысканным миниатюрам на стенах туалетных комнат филиалов компании. Ах, как же щедр наш мир!

– Да, наш мир – рог изобилия, – подхватил Вилли Макджилли. – Достижения просто ошеломляют! Но хотелось бы знать: не продиктованы ли мои слова тайным злорадством? Ведь понятно, что эксперимент провалился. А я этому рад. Люблю мир таким, какой он есть.

– Мы пока провели треть эксперимента, и не стоит утверждать, что он провалился, – возразил Григорий. – Завтра снова попытаемся изменить прошлое. А если настоящее останется прежним, попробуем еще раз.

– Хватит уже о работе, люди добрые, – прогудел Эпиктист. – Встретимся завтра здесь же. А теперь вы к своим развлечениям, мы – к своим.

Вечером люди продолжили разговор: машин поблизости не было, так что над людьми никто не насмехался.

– Давайте вытянем из колоды случайную карту. Как она ляжет, так и поступим, – предложил Луи Лобачевский. – Выберем чисто интеллектуальный переломный момент чуть более поздней истории, внесем изменения и посмотрим, что произойдет.

– Я предлагаю Оккама, – сказал Джонни Кондьюли.

– Но почему? – спросила Валерия. – Ведь он последний и самый малоизвестный из средневековых схоластов. Может ли то, что он сделал или не сделал, как-то повлиять на ход истории?

– Еще как может, – сказал Григорий. – Оккам приставил бритву к сонной артерии и вскрыл бы ее, если б ему не помешали. Хотя… здесь что-то не так. В воспоминании чего-то не хватает, как будто у истории с бритвой есть другой смысл [44] Бритва Оккама – философский принцип, гласящий: «Не следует умножать сущности сверх необходимого». и терминализм [45] То же, что номинализм. Оккама имеет более глубокое значение, чем нам кажется.

– Давайте позволим ему вскрыть артерию, – предложил Вилли. – Заодно поймем терминологию терминализма и посмотрим, насколько остра эта бритва Оккама.

– Так и поступим, – решил Григорий. – А то наш мир – совсем как жирный лентяй, он пресыщен, он докучлив, и это не давало мне покоя весь вечер. Давайте выясним, способны ли интеллектуальные воззрения быть реальной силой. Детали операции поручим Эпикту, а поворотным моментом, на мой взгляд, нужно считать тысяча триста двадцать третий год. Джон Латтерелл тогда приехал из Оксфорда в Авиньон, где размещался папский престол. С собой он привез пятьдесят шесть тезисов из оккамовских «Комментариев к Сентенциям Павла» и предлагал их заклеймить. Хотя их и не осудили прямо, Оккам подвергся серьезной критике, от которой так и не оправился. Латтерелл доказал, что нигилизм Оккама – не более чем «ничто». Идеи Оккама увяли, прокатившись невнятным эхом по дворам мелких германских князьков, которым он пытался всучить свой товар, но торговать на серьезных рынках ему уже не светило. А между тем его философия могла пустить под откос целый мир, если, конечно, интеллектуальные воззрения и впрямь способны выступать как реальная сила.