Сергей Бойко - SOLNЦЕЛЮБ & KOVIR-19. Песня о Волке

Игоря Старого привязали за руки-ноги между здоровенных деревьев, согнутых до самой земли. Киевский князь был ошеломлен такой дерзостью.

– Кто посмеет убить князя своего? – в ярости прокричал он.

Мстислав Лют усмехнулся:

– Никто не посмеет!

И добавил:

– Хоть ты и забрался к нам, как волк к овцам, и на чужое позарился, мы отпускаем тебя!

И захохотал!

Деревья отпустили, они распрямились и разорвали на части тело бедного князя. Все это произошло на глазах у собравшихся древлян, которые не порадовались такому повороту событий, – киевские разборки никогда для них ничем хорошим не заканчивались. Теперь ходят слухи, что это был хитроумный сговор против Игоря Старого, – очень уж непопулярен стал он после того, как позорно сдался хазарскому полководцу Песаху, а дань в Итиль, столицу хазарского каганата, киевским оружием заплатил…

12 апреля 2020 года, воскресенье. Москва.

14-й день самоизоляции.

День Космонавтики и Вербное воскресенье.

Днем +7°,

ночью +3°,

пасмурно.

(Интернет-прогноз)

В 6:59 меня разбудило непослушное солнце, – из-за пандемии оно упрямо не хотело выполнять прогнозы гидрометцентра и каждое утро взрывало ярким золотистым цветом правую оконную штору и половину комнаты. Левая штора была из непрошибаемо плотной материи и надежно стерегла мой сон по утрам, укрывая ночную расслабуху. Но правая…

«Выберите способ оплаты: кошелек или жизнь?»

«Руби сплеча, наотмашь, не подумав!»

«Бабушка вязала цветастые толстые коврики из старых чулок и другого тряпья…»

Господи, какой бред лезет в голову спросонья!

Интернет-новости:

Трамп объявил положение «масштабного бедствия» во всех 50 штатах США.

В Подмосковье с 15 апреля вводится система электронных пропусков.

Зеленский заявил, что устал от борьбы с коронавирусом.

Названы российские регионы с новыми случаями заражения коронавирусом.

Шесть пациентов сбежали из психиатрической больницы в Иркутске.

USD : руб. 73,75.

EUR : руб. 80,75.

НЕФТЬ : $31,84.

Надпись на этикетке: «Порфирий Лавров Неунывающий. Книга, полная вина и закуски. Несколько глотков из бутылки для дураков. Ноябрь, 1994 год».

И дальше:

«Мутное БЫЛОЕ забродило,

градус осознанья подымая,

силу пережитого не в силах

удержать в покое онемелом,

поднялось – и выплеснулось пеной,

растеклось кругом душистой лужей –

и затихло снова, отстоялось

в ДУМУ крепкую о временах и людях.

Мы убрали грязь вокруг посуды;

осторожно, чтоб не потревожить

муть, осевшую на самом дне, разлили

ДУМУ светлую в старинные бутыли,

этикетками запечатлев на память,

пробки тщательно залили стеарином

и до времени от глаз своих сокрыли,

чтоб при случае попробовать напиток.

И теперь нам этот случай подвернулся!»

Первый глоток – ознакомительный.

Друг мой, я вижу, ты уже читаешь – и читаешь меня! Это значит, что мы опять вместе – здесь и сейчас: я нахожусь слева от тебя, за спиной, на расстоянии вытянутой руки, на этом магическом месте смерти, даже если там всего лишь сливной бачок унитаза или, наоборот, бездна бушующего океана – все равно! Именно отсюда я бдительно слежу за покоем твоего чтения. Но не оглядывайся, если хочешь меня увидеть: просто читай – и может быть тогда, если повезет, ты заметишь боковым зрением тень, которую я иногда отбрасываю.

Итак, этикетку ты уже прочитал. Пробка извлечена. Вино разлито по бокалам.

– Будь здоров!

– И ты не хворай!

Делаем первый глоток…

Все смертные люди похожи друг на друга, каждый бессмертный человек бессмертен по-своему.

Да, мой друг, бессмертные несчастливы как толстовские семьи. Да и откуда взяться счастью при их-то знании? Ведь сказано в Книге Екклесиаста: «…во многой мудрости много печали; и кто умножает познание, умножает скорбь». А все бессмертные – великие ведуны, люди большого ЗНАНИЯ, противоестественные маги, которым открыты тайны этого мира. До счастья ли тут?

И вот они, мой друг, эти несчастливые бессмертные, или озлобляются на весь белый свет из-за его непроходимой тупости и становятся злодеями, или впадают в мировую скорбь по тому же самому поводу, предаются меланхолии монастырей и надевают рясу. Они становятся или великими тиранами, или не менее великими святыми.

Но не таков Порфирий Лавров Неунывающий – не злодей, не тиран и уж, тем более, не святоша! – хотя, среди бессмертных не последний.

Друг мой, я уже не первый раз пытаюсь рассказывать о Порфирии Лаврове Неунывающем – и волнуюсь страшно. Мне всегда было трудно говорить о нем с людьми: всякий раз я спотыкался на их холодном удивлении, как на ровном месте, объяснения становились необъяснимостями, факты выходили пустой фантазией, дивная история разваливалась и погребала меня, задыхающегося от злости на собственное скудословие и людскую черствость. А все потому, что я начинал говорить стихами.

Дело в том, что всякий, кто хоть недолго поддерживал с Порфирием Лавровым хорошие отношения, тотчас же начинал говорить стихами или меняться к лучшему как-то еще. Он заражал всех встречных-поперечных своим инфекционным оптимизмом. Вот и я – тоже… Но, видимо, поторопился к людям с этой своей поэтической историей, и люди, которые и в глаза-то никогда Порфирия Лаврова не видали – человечки прозаические и скучные, – эти людишки откровенно и озлобленно не приняли восторгов моих.

И вот теперь я снова пытаю судьбу: а вдруг на этот раз…

И я обращаюсь к тебе, мой друг, потому что ты единственный способен понять и оценить по достоинству это мое старое вино: его крепость, терпкость, цвет и запах, потому что у тебя отменный вкус и тонкое обоняние на всякого рода фальшь, и ты мне сразу же сообщишь, если что-то не так. Заранее прошу великодушно простить меня, что временами сбиваюсь с прозы на стихи, потому что до сих пор еще нахожусь под неунывающим влиянием бессмертного оптимиста Порфирия Лаврова и надеюсь, это может послужить некоторым оправданием кажущейся неряшливости стиля.

Однако, пора и по глоточку…

– Будь здоров!

– И ты не хворай!

И познакомимся с Порфирием поближе.

Глоток второй.

Когда мы повстречались, на вид Порфирию лет тридцать было, – так обычно, когда он оставался одинок и не вкушал супружеского счастья, с одной и той же женщиной старея, – так выглядел на радость бабам он: прямой и крепкий как железный лом, хотя немного бледное лицо усталость вековую выдавало…

Свое бессмертие он почитал проклятьем, но говорил, что если уж так вышло, отчаянию предаваться бесполезно.