Игорь Сотников - Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4

– Хм. Экономика. – А вот от такого, хм, отношения к экономике Михаила, Клава не в восторге. Но он не вмешивается, а начинает одним ухом слушать, приняв во внимание этот экономический скептицизм Михаила, явно испытывающего некоторое (да куда каждый день деньги деваются, как не положу с утра в карман, в эту бездонную прорву, к вечеру их вновь там нет) недовольство своего финансового положения, и значит, не могущего объективно оценивать новости из мира экономики.

– Она у нас, как замечают, опять же ведущие экономисты, находится, как обычно, в одном глубоком смысле. И если именно к ним не прислушаются люди из высоких кабинетов, то всех нас ждёт ещё более глубокое дно. Хотя и в этом царстве тьмы есть свои проблески надежды на слияние двух непримиримых технологических гигантов, решивших, что раз друг друга поделить не получается, то почему бы не разобрать на части всё остальное. – На этом Михаил оставил экономику, в которой он ничегошеньки не понимал, и оттого его карманы были столь бездонны.

– А на десерт починаем новости из мира искусства. – С удовольствием причмокнул губами Михаил, раскрыв газету на обозначенном им месте. А вот здесь он не спешит делать критические замечания и вообще выводы, а он глазом покосился в сторону Клавы и спросил его. – А у тебя к какому искусству больше душа лежит? – Ну а Клава и не ожидал, что к нему обратятся с вопросом и несколько замешкался. – Точно не скажу. Всё понемногу нравится. – Сказал Клава.

– Как насчёт изобразительного искусства? – задался вопросом Михаил, хитро посматривая на Клаву.

– Поскольку-постольку. – Ответил Клава.

– Понятно. – Сказал Михаил, посмотрел в газету и опять обратился с вопросом к Клаве. – Тут вот открывается выставка, как пишут, величайшего модерниста нашего времени. Имени его и не выговоришь. Пошёл бы на него?

– Скорей нет, чем да. – Ответил Клава.

– Что, денег жалко или как. – С иронизировал Михаил.

– Боюсь, что не пойму я это искусство, – проговорил Клава, – а ещё больше страшусь того, что отлично пойму этого модернового экспериментатора и начну вслух по чём свет в его сторону выражаться.

– Хе-хе. Понимаю. – Сказал Михаил, начав складывать газету. Сложив газету в свою форменную слаженность, Михаил поднялся на ноги со скамейки, немного поразмял ноги, затем остановился, посмотрел на Клаву и обратился к нему с предложением. – Ну что, пошли.

И хотя Клава не прочь прогуляться, всё-таки ему хотелось бы знать, куда ещё нужно идти, если Михаил буквально недавно убеждал его и что удивительно для Клавы, убедил его в том, что они должны здесь на ночь остаться (чтобы держать под контролем их объект наблюдения из творящейся на глазах истории), так как настоящий журналист не должен боятся любого рода неудобств, дискомфорта и холодного приёма. И не только со стороны человечества, – жди от него ещё чего-то другого, – но и со стороны природных условий, где им, журналистам, и придётся большую часть времени, не просто работать, а сживаться с ними для лучшего репортажа.

– А всякая природа такова, – убеждал Клаву Михаил, – что она не терпит чуждого себе элемента, в котором она почему-то видит тебя, журналиста, и тут же начинает отторгать от себя этот инородный элемент, насылая холод и стужу в межсезонье, жару и комаров летом, ну а зимой и говорить не надо, как она ожесточена против нас. Так что сегодня мы, а точнее ты, раз для тебя сегодня первый рабочий день в качестве журналиста, даже если это не имеет особого смысла, просто обязаны заночевать здесь на скамейке, укрывшись вот этими газетками.

А Клава хоть и счёл слова Михаила более-менее убедительными, всё-таки ему не совсем понравилась эта его оговорка, что ему-то совсем необязательно здесь своё здоровье губить и подвергать себя опасности со стороны подвыпивших и ищущих приключения людей. И что-то подсказывает Клаве, что стоит ему только провалиться в мучительный сон в результате долгого себя терзания и изверчения под газетой, а Михаил каждый раз будет недовольно делать ему замечания: «Хватит уже крутиться, из-за тебя и я уснуть не могу. Ну, попомни моё слово, ещё раз и я тебя здесь брошу одного!», то Михаил всё равно его бросит. Даже несмотря на то, что он перестанет вертеться и выпадет в сон. А Михаилу только этого и нужно было, – он так-то специально возмущался, чтобы проверить, уснул ли Клава, – и как только он ещё раз возмутился, хоть Клава и не вертелся, а возмущённого ответа на его замечание не последовало, то он тихонько вылезает из под скамейки, и только его здесь и видели.

А вот где его всю ночь видели и возможно грели в своих тёплых объятиях, то это Михаил ото всех сокроет. А серьёзного люди на чёрном автомобиле, ждавшего его неподалёку, и кто его отвёз греться всю ночь, не уполномочены никому об этом рассказывать до окончания всего этого тёмного дела. Что же касается второго, такого же тёмного со всех сторон автомобиля, в котором свои места занимали не менее серьёзного, а местами и сложного характера люди, то они не давали слово Михаилу, что с его напарником будет всё в порядке. А всё потому, что он об этом их не спросил, да и не нужно, когда знаешь, что ответа от них не получишь, да и от тебя это уже никак не зависит.

И Михаил с горечью и с лёгким сожалением того, что всё так вышло, посмотрит на так жалостливо выглядящего на скамейке Клаву, кто в последнюю очередь знает, что его сегодня поутру будет ждать, – тяжелейшая простуда с насморком, сотрясения мозга от падения со скамейки на мостовую, или от бутылки шумного пропойцы, а может его будет ждать теплота крепких объятий людей из второго автомобиля, с помощью которых они его запихнут в багажник автомобиля и увезут в неизвестном направлении, – ничего не скажет и уедет.

А поутру, когда его требовательно разбудят эти люди с серьёзными лицами и на его счёт указаниями, то он со спокойной душой выдохнет, поняв, что ещё пока рано ставить точку во всём этом деле. И Клаву решили раньше времени не согревать, а дать ему ещё время помучиться со своим озябшим и затекшим за ночь телом.

И всё так и вышло, когда Михаил, доставленный обратно, застал продрогшего на скамейке Клаву. И Михаил только было собрался залезть под газетку, как тут Клава просыпается, поворачивается в его сторону и зуб на зуб непопадающим голосом спрашивает его: А, ты, где был?

А Михаилу это даже удивительно слышать, когда он всю ночь рядом посапывал и даже не думал отлучаться. Ну а то, что он так свежо и более теплее, что ли, выглядит, то, чему тут удивляться, если для него это привычное дело, да и газеткой лучше нужно укрываться, а не класть половину статей себе под голову. – Что, много знаний в голову зашло? – усмехается Михаил, тем самым поднимая настроение Клавы.