Татьяна Ясникова - Когда течет крем

И вот мы снова мчимся, мчимся по федеральной трассе с обступающими её пустыми зелёными долинами, а потом сворачиваем налево и мчимся к Ламе, минуя старинные деревни, пашни и пастбища, когда-то староверческие и казачьи, а теперь, в отсутствии первых и вторых, всё более пустеющие. Нам не одиноко в этом просторе, потому что, именно простор с нами, его хочет душа, словно она сама огромна, а не мизерна, как нам говорят. Мы спешим и спешим, чистая мысль всегда выбирает скорость движения, а не деяние. Всё мимо, мимо, а почему мимо, когда и особой цели нет, кроме бесконечного бегства от всего? Мимо, мимо – ради бегства. Это Александр Блок писал:

Мы проезжаем Ленгинск и Ресково, Шергино, Быково. Оставляем в стороне Удару и Хорашово, где пять лет назад Людмила Григорьевна угощала нас и отправила за рыбой «в Дубинино на Третью пристань», а там у всех были испуганные лица, потому что измельчала антитеза. Оставляем в стороне? Всюду, в любой ячейке общественного организма и быта неукоснительно действует принцип «разделяй и властвуй», и вот, мы больше не заезжаем к Людмиле Григорьевне, хотя и не в ссоре с ней. Ква, только город Ква этим распорядился, он так далёк, но навязывает свои указания всюду. Мы минуем Нкино и Дубинино, Мур и Улан. Какая сильная жизнь здесь кипела когда-то! пока не выпил людские соки телевизор. А если мы поедем обратно по другой дороге, нам встретятся бесчисленные сёла, чьи названия, как говорят, образованы от фамилий атаманов, сюда сосланных после восстаний. Встретятся ещё Дворец и Исток. Всё здесь бесконечно унижено политикой Ква и возвышено окружающим простором, пустотностью дао.

Мы мчимся мимо сваленных при расширении трассы вековых сосен, мчимся по своей земле, потому что нигде больше не родились, а только здесь. Вот, наконец, и Халук. После равнин и сосновых лесов мы, наконец, оказываемся среди колобродящих людей, строящихся дачных домов и улиц. Погода не радует, но оттого, что люди просто слоняются, просто лежат на пляже и совершают водные экскурсии, настроение поднимается само собой. Никто никому не вредит, не пишет законов и бумаг, не переливает из пустого в порожнее, тщательно скрывая то, что есть на самом деле; мы видим бесцельность, и только её, осязаем аромат воды и сосен и горного ветра, проникающего всюду. Как и в прошлый раз не обнаружив шлагбаума, о котором нам говорили, мы съезжаем на пляжный песок. Люди в основном ждут, когда распогодится, они городские, их радует одна перемена места. К нам подходит капитан катера в белой рубашке с золотистыми погончиками и белой фуражке с кокардой-якорем и предлагает прокатиться. «Недорого, – говорит он, – пятьсот рублей за полчаса с каждого». «Ага, – прокатимся», – киваем мы. А потом: «Мы подождём, когда поднимется туман. Что же увидишь при таком тумане?». А что надо увидеть? Воду и небо? Да, и ещё солнце.

Ева расстилает на песке серый клетчатый плед, очень уютный, тёплый и мягкий, ложится на него и читает электронную книгу. Митя уходит посмотреть стоящие на причале судёнышки, объятые туманом. С одного из них сходит на берег цветастая группа прокатившихся горожан. Это, как и всё остальное, кажется таким значительным. Почему? Может быть, туман и сам воздух, и сама вода здесь разумны и понимают людей, – что им тоже хочется быть водой, и солнцем, и светом, стать частицами всепонимающего целого, а не стадом абы как и неизвестно для чего.

Я одна на всём людном берегу снимаю верхнюю одежду и бросаюсь в холоднейшую воду. У меня много врагов, надо закаляться, быть сильнее их. Когда из такой воды выбираешься, то воздух кажется тёплым. И всё-всё хорошо, не боятся же такой воды птицы чайки! Но чуть мёрзнут руки, не ноги, а именно руки, потому что они не трудовые, они слабее ног, вечно пребывающих в пути. На любого человека взгляните, и вы увидите, что руки – не ноги.

– Давайте съездим, поедим! – говорит Митя. А в прошлый раз, пять лет назад он долго купался и заплыл далеко-далеко. Числа месяца были те же самые. Было так же холодно, но тумана такого, лишающего видимости, не было. Вы помните: мы тогда купались, Коля лежал на песке и читал древнего старика Лескова с его богатейшей лексикой, а потом мы поехали в позную «Самовар» есть позы, а Митя съел полкилограмма купленного дорогой деревенских творога с жирной сметаной и угощал этой едой с тарелки Арину. Кажется, его тогда звали не Митя. Книге всё равно, какие имена.

Сказав: «Если мы все уцелеем», Алексей Кудесов сам не понял, понимает ли он то, что говорит. Волнения внутри не было. Или было? Пробы воздуха были взяты железнодорожниками несколько часов назад, они не показали содержания каких-либо неизвестных примесей, предположительно влияющих на человеческую психику иначе, чем примеси повседневные. Алексей не ощущал ни угнетения, ни расстройства. Он прислушивался к себе, потому что вся информация о случившемся и происходящем была внутри него, а снаружи будто ничего особенного не происходило. Так же светило солнце и негромко переговаривались между собой люди, спешил транспорт. Хотя – вечер ещё не наступил, а везде закрылись киоски мороженого и прессы, опустили жалюзи небольшие магазинчики и почтовые отделения, арендующие первые этажи зданий, выключился большой фонтан, родители стали забирать детей из школ и детских садов; без звонарей, не уставая, зазвонили колокола храмов, подключённые к электронике. Пожалуй, только это последнее привносило больше всего новизны в происходящее. Алексей подумал, что завтра в городе останутся те, кто пожелают поживиться чем-нибудь, и будут поглощены кремом. Это кулинарное слово в отношении драматических событий вдруг вызвало у Алексея невольную улыбку, так, что он подумал: ему лучше будет, если он будет именовать это явление исключительно «КЦ», с «кремом» лучше расстаться. Но больше всего он задумался не над тем, как не потерять стержень и не стать нечаянной жертвой концентрата, а над тем, что люди и учреждения стали действовать самостоятельно, не получая инструкций и указаний, словно были один организм.

Алексей прошёл внутрь большого Славского вокзала. Патрульные и охрана все были на месте: их предупредили, что они покинут место службы завтра на резервном, приготовленном для ответственных лиц, составе. На вокзале было как-то особенно тихо. На табло горело сообщение о прибытии поезда Баровск- Ква, который предстояло отправить обратно в Баровск.

В ближайшем крупном городе Ирове, который этот поезд миновал теперь тоже транслировалась передача, что прошла по славскому телевидению и радио, После некоторой заминки и растерянности ировскими транспортниками была объявлена подготовка к возможной эвакуации. Ировский губернатор и ближайший круг ответственных сотрудников отправились в Ква на то же совещание, что и губернатор славский, и точно так же не вернулись. В Ирове наблюдалась определённая растерянность, мобилизационный ресурс людей не хотел включаться вне очевидности тревожных событий. Пассажиры, собравшиеся на перроне для отъезда в Ква, Славль и небольшие городки на этой дистанции пути, в баровский поезд посажены не были. Начальник Ировского вокзала счёл, что поезд и следующие за ним составы должны отправляться в Славль максимально разгруженными. Пассажирам было объявлено, что в поезде Баровск-Ква вспыхнула неизвестная эпидемия; после высадки ировчан проводники закрыли двери вагонов, и поезд двинулся дальше без объяснения причин, оставив в тревоге большое число людей, как в самом поезде, так и на Ировском вокзале.