Денис Тихий - Руны и зеркала

Берет ее кофр, оборачивается… Ох, ничего себе! Я не знал его тогда, а он меня, но я встретил эту сволочь там, позже… Клаус, его звали Клаус. Он был там, на Шестнадцатой Миле. И в особняке был, и потом подвез нас с Владом до железной дороги. Вот так поворот. Миз Тулле, у меня есть готовый ответ для вас, если вернусь – узнаете. Запомнить этот сон…

Красивая женщина с косой и коренастый парень направились к выходу – к стеклянной стене с дверями. Круглая голова и бизоний загривок человека по имени Клаус обрисовались на светлом фоне, и это было так, словно кусок головоломки нашел свою выемку. Ханс Коппер не собирался глядеть им вслед, в любом случае не смог бы, но все же оглянулся – и увидел, как будто отражение в прозрачном стекле: ступеньки лестницы поверх кипящей у дверей толпы. Семь ступенек и на верхней площадке одинокая женская фигура в длинном халате медового шелка. Женщина подняла руку к плечу, поправляя ворот, отбросила волосы назад; губы ее сжимались, сдерживая смех. Сэр Ханс отметил, что видит ее очень четко, будто его аватар внезапно излечился от близорукости, – но уже чуть раньше он рванулся вперед и крикнул: «Лиз!»

Удар был болезненным, и даже прежде, чем с него стащили маску, зал ожидания начал гаснуть и осыпаться, цветные точки заменялись черными, как на старом экране.

А когда он открыл глаза, увидел потолочные панели и два встревоженных лица, смуглое и бледное. На эту картинку накладывалась другая – интерьер зала ожидания, полупрозрачный и фрагментарный, как лоскуты; край стола и стакан из-под сока; зал пересекали пассажиры с нового рейса, женщина тащила за руку ребенка, парень оглядывался в поисках подруги. Звуки оттуда стали почти неслышными, но от двойной картинки и двойного ощущения тела было муторно, как во время гриппа, хотелось выпрыгнуть из собственной шкуры.

Сэр Ханс поднял руку, чтобы ощупать переносицу. Рука неловко дернулась, пальцы ткнули в щеку. Если я смог стукнуться о крышку, значит, могу и сесть. Скорее всего, тогда мне полегчает.

И вправду полегчало. Стеклянистый зал ожидания не спешил растворяться, но клиника делалась все более реальной, пальцы послушно сжались и разжались. Спрашивают, деликатно трясут за плечо. Доктор Су и… о нет: Клара Тулле? А если бы я лежал здесь нагишом, эта особа все равно торчала бы рядом? Очевидно, да.

– С-се хо-ошо. – Губы и язык были как замороженные, Су метнул панический взгляд вниз и в сторону, на какие-то свои экраны. Не бойтесь, доктор, никакого инсульта, пациент отделался ушибом носа. Он уже чувствовал, как тают фантомные ощущения и возвращаются реальные, включая те, без которых он с удовольствием обошелся бы. – Дайте мне ми-нуту.

Снова провел рукой по лицу. Подвижность и чувствительность восстановились, видение стало едва заметным. Сердце стучало сильнее, чем следует, но особых опасений не внушало.

– Вот и все, народ, – пробормотал он: губы тоже отмерзли.

– Профессор?

Всегда помни, что нужно окружающим. Если в твоих силах дать им это – дай.

– Да. Су, сначала вам: не беспокойтесь. Субъективные ощущения нормальные. Воспоминание было детальным и отчетливым, без лакун. В конце было нечто вроде, э-э, галлюцинации внутри галлюцинации. Образ, не имевший отношения к данному эпизоду. Рискну предположить, что виновато расторможение зрительной коры. Боюсь, я начал двигаться преждевременно.

– Это моя вина. Я не рассчитал дозу…

– Ничего страшного. Миз Тулле, вам: я видел эту женщину, и более того, могу сказать, кто ее встречал. Человек по имени Клаус, фамилии не знаю. Годом позже он состоял на службе в Концерне Фанга, был кем-то вроде шофера или охранника. Если ваша дама заключила контракт с Фангом и дальнейшие ее следы не обнаруживаются… сами понимаете, выводы невеселые.

– Спасибо, сэр. Огромное вам спасибо.

Клара Тулле осталась профессионально невозмутимой, но в серых глазах словно рассыпался звездами праздничный фейерверк: Правота и Удача! (Так она, стало быть, знала или крепко подозревала, что это Фанг. Мне не говорила во избежание предвзятости или по иным причинам. Ну-ну…) Тут же она осторожно покосилась на доктора Су. Тот был поглощен показаниями приборов и едва ли слышал хоть что-то про какую-то женщину и какого-то Клауса.

– А теперь, если никто не возражает, я хотел бы отсюда вылезти.

В конце концов, я устал после перелета. И вообще устал.

Разумеется, Су не отпустил его так просто. Помимо всесторонней диагностики, пришлось пересказать весь сон (не упоминая того, о чем попросило не упоминать федеральное агентство) психологу и нейрофизиологу. Это не напоминало перекрестный допрос, а являлось им. Лучший способ исказить и ослабить воспоминание – повторные реконсолидации, чтобы картинка превратилась в описание картинки… Когда сэр Ханс освободился от щупалец ультрасовременной медицины, уже смеркалось.

Медсестры в холле сочувственно посматривали на его нос: конечно, у пожилых людей проблемы с равновесием, упал и ударился, бедный… Посвященные среди персонала отличались более веселыми, любопытными взглядами, перемигивались между собой – так смотрят, когда дети ведут себя как взрослые, а старые – как молодые. В его-то возрасте, когда положено думать о вечном и слушать классическую музыку – какие-то дела с федералами, какие-то секретные опыты, еще и нос себе ушиб…

Нос чем-то замазали, но, должно быть, кое-как, все равно заметно. Сэр Ханс повернулся к зеркалу… вот тебе и на! Откуда эта нелепая поза, наклон головы, рука, согнутая в локте, как будто защищающая грудь, – так поджимает передние лапы собака, когда встает столбиком и клянчит. Не зря я столько времени изживал эту привычку, выглядит ужасно. В голове все еще хозяйничал тот, молодой, нетитулованный, не знавший ни побед, ни утрат, ни правил поведения, и это он рассмеялся, когда старик в зеркале удивленно нахмурился. Кыш! Тебя больше нет, лиганд давно распался.

Было поздновато, но все же он отправился в свой корпус. Для разнообразия – пешком. Подбородок выше, руку в карман. Ничего, пройдет.

Прохладно, но не слишком: выходить на улицу без пальто все еще можно. Запах скошенной травы мешается с запахом опадающих листьев. Фонарь освещает ветви клена – лимонно-желтое пятно в сизом сумраке. Слева, на аллее за деревьями, звенят струны, источник музыки движется (все-таки запись, а не настоящее банджо, нельзя одновременно играть и бежать или катиться на роликах). Светятся белым окна лабораторного корпуса и дальше, за парком, разноцветные огоньки студенческого общежития. Смотреть на них почему-то приятно.

Прогулки он разлюбил давно. Наверное, тогда же, когда и музыку: природа тоже не говорила ничего утешительного и радостного, не дарила надежду. Я здесь чужой. Никому не нужен, ни здесь и вообще нигде. Родные выразились достаточно ясно, а любовь больше не для меня. И не страшно. Люди преувеличивают значение всего этого. Надо полагать, в этом мире достаточно тех, тех, кто умеет думать и хочет работать… – Что за черт? Я только что это думал. Остаточная активация нейронов, прилипчивая мысль. Вроде навязчивой песенки или стишка. Скрип губной гармошки. Запах лукресиновой кожуры. Ехидная улыбка девицы с зеленоватыми волосами – сейчас она глубокая старушка, если еще жива, но я так отчетливо вижу эту улыбку.