Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 2

– Например?

– Ну, возьми рассказ «Володя», о мальчишке, который на даче готовился к экзамену и увлекся вполне взрослой девицей. Возомнил, так сказать. Девица же, заметив серьезность в прыщавом мальце, поиграв, дала тому отставку, и тот просто уехал с матерью домой в злости, что провалит экзамен.

– Да он вроде застрелился?

– Огорчу. Требование издателя. Дело выглядело примерно так: «Знаете, Антон Павлович, ну хоть в этом-то рассказе давайте чем-нибудь уж кончим». Автор тут же взял перо и добавил револьвер. Вот и вся драматургия. Если это она, то и некормленую кем-то кошку можно помусолить… этак страниц десять. А потом, по совету издателя, руками соседа, которому надоело мяуканье, отрубить хвост, превратив в драму. Продается заведомо лучше.

– Что ж, согласна – не «Митина Любовь». 26 26 Повесть И. Бунина.

– Да уж точно нет. У Бунина не просто драма. Там глубокий анализ, вскрытие вен мотивам, которые могут толкнуть человека на что угодно. Короче, «соха», а не лузганье семечек. Даже если семечки дворянские.

– Раскладка по наклонностям? – Галина ехидно прищурилась. – Я где-то читала об этом.

– Об их противостоянии любви. Вечном.

– Ладно, ладно… догадываюсь, ты для другого привела пример. Хочешь сказать и в «Чайке» с револьвером та же история? – Подруга Виктора откинулась на спинку.

– Именно. Потому как слова других издателей архивы не сохранили. А мы: «Ну почему, почему застрелился Константин?!» – и за голову, и за голову! Нашли, чем ударить в грязь лицом! Увольте. Заламывайте руки без меня.

– Ну, Антон Палычу досталось, давай за Толстого – у него не только «Воскресение».

– Кстати, – Людмила оставила слова без внимания, – Бунин считал столь почитаемый и нынешними либералами «Серебряный век» – сплошной вальпургиевой ночью. И кто поспорит? Если положить руку-то на сердце. Ты слышала об отмененном в Большом театре спектакле про Нуриева?

– Про всероссийскую обнаженку? Говорят, поправили…

– Она оттуда же. Новые «серебряные» или как их там нынче… на новую вальпургиеву замахнулись. Вот где уж точно драма. Та самая драма маятника, который раскачивают наши либералы. И раз в сто лет им удается столкнуть людей в свальный грех братоубийства. Но сначала – притворное заламывание рук! Но притворство, как и фальшь богата ложью, а не правдой. Бедолаги и пытаются оттенить ее естественностью. А на самом деле – тем, что под ней понимают, заблудившись в ответвлениях от древа-то. Ползут по веткам, что чураются ствола, к миражам идолов. А здесь до пропасти один шаг – веточки-то все тоньше. И будет край, и обязательно обломятся. Но прежде попотрошат вволю дух-то человеческий! Топтать «веру, надежду и любовь» у «серебряных» было даже модным! Ведь называли этим совершенно другое. Так и раскачивали, так и вели. И стихами, и обнаженкой, и беспредметным бредом на полотнах – думаешь в «Большом» что-то новое открыли? А потом и к самой кровавой революции. Помнишь Столыпина? «Им нужны великие потрясения, нам нужна – великая Россия»!

А теперь скажи, научило их время чему-то? Таких-то? Вон, режиссер Андрей Кончаловский призывает народ очнуться. Уже сегодня. Аккурат через сто лет после «потрясения». Ничего не напоминает? Им-то нет. А мне – да. У меня ребенок будет от этой страны. Каждая травинка ее будет в нем. Зажился в Европе. Наглотался русофобии.

– Что ты хочешь – гражданин другой страны.

– Возомнил себя пророком. А России-то как не знал, так и не знает. Наши либералы совсем лишены фантазии – всегда одно и то же. Один и тот же долодон. На баррикады! Смуту! Хотим смуту! И двадцать лет назад, и за век до этого в феврале семнадцатого. Извилина будто схватилась, оледенела в мозгу.

Людмила махнула с досады рукою.

– Правильно говорится «долодом», – поддела подруга.

– А мне так нравится. Вот послушаешь таких «режиссеров» жизни и хочется сказать: очнитесь вы, Андрей Сергеевич. И сразу поймете, как легко на закате лет растратить нажитое, замарать доброе имя, потерять родину и нас. Как бы вы не убеждали себя в противном.

– Ну, ну…оставь его в покое.

– А ты оглянись назад – история не знает правительства, которое устроило бы их. А миллионы в ту яму. Как в гражданскую. Только не сами либералы. Им всегда есть куда сбежать. В «небесной» сотне жертв майдана в Киеве ни одного, кто звал «очнуться». И в десятках тысяч погибших на Донбассе нет имен из этой когорты алчных псов. Только гильотина добралась до них во времена французской революции.

– Да ладно, Люд. Публичность – вот, что нужно им. Быть на слуху. Напоминать о себе. Владеть умами.

– Один из миражей. И тщеславие – смертный грех, между прочим. Только причина в другом.

– В чем же?

– Христианство для таких пустой звук. Даже не так – хитон добропорядочности. Важно слыть, а не быть. Помнишь книжку «Как прослыть интеллектуалом»? И первое, и второе удалось. Семейные отношения в Европе ставит в пример, а у самого пятая жена. Вещает о падении численности населения, а оно выросло за десять лет на миллион даже без Крыма. Фальшь во всем. Прямо снесло головенку от медных труб. Как же низко должен пасть человек, чтобы презирая наш образ жизни, наш собственный уклад, да что там, народ!.. обманывать его, прикрываясь заботой о нем же. Чистое идолопоклонство, – и она снова махнула рукой. – Да Бог с ними… а вот, что до Толстого…

Галина Андреевна лишь успевала удивляться переходам.

– Лев Николаевич подобно Иакову, 27 27 Библейский Патриарх. – Людмилу, казалось, было уже не остановить, – боролся с Богом, не сомневаясь в его существовании. Считая, что Христос пришел научить людей нравственности и только. А к искупительной жертве относился скептически. Но, если обманщик Иаков добился благословления, то почему все думают, будто Толстому не удалось выпросить того же? В его-то борении? Кто бросит камень?

– Без исповеди? А круче поворот можешь? – Галина была в восторге – она получала всё, чего желала.

– В прошлые выходные свечку пошла поставить, – уже спокойнее сказала подруга. – Дядьке год был. А там служба закончилась. Ну, батюшка напутствие, благодарит всех… и тут кто-то громко его спрашивает: а у меня, мол, соседка говорит, что не так уж и важно по воскресеньям в церковь ходить. Главное быть верующим. Батюшка попросил подойти поближе и отвечает: «Верно говорит соседка. Только верующий – кто начинает иную жизнь, именно начинает!.. а не тот, кто знает наизусть символ веры и молитвы». Среди последних полно называющих себя христианином и даже священником. Но коли ты не самозванец, ноги-то в храм тебя сами приведут.

Она на секунду замолчала, будто вспоминая тот день.

– Так вот Толстой и начал ту самую «иную» жизнь. И вера у него была покрепче нашей с тобой. А исповедь… Ведь и ушел к ней из дома-то. Знаешь, иногда желание вменяется в исполнение.