Михаил Зуев - Патч. Канун

Одно не срасталось. Андрей стал тупеть. Возвращаясь по утрам домой, часто застав только след аромата «Паломы Пикассо» и тарелку с завтраком под салфеткой, он сидел неподвижно на табурете, посасывал отвратное пиво из алюминиевой банки – а в голове ничего не происходило. Играли там какие-то отрывки реклам с «Авторадио», перед глазами снова проплывали ночные светофоры: красный – желтый – зеленый – сцепление – первая – газ… Приходил тяжелый сон.

К возвращению Литы Андрей готовил ужин. Она впархивала, каблучками постукивая, вся такая деловитая, корпоративная; целовала его в колючую щеку. Они силились сказать что-то друг другу, но не находили слов, и вот уже телевизор стал третьим и самым главным собеседником в их доме. Незаметно проскакивало короткое время – и тут часы опять показывали десять вечера, и Андрей брал ключи от «нивы» и снова уходил до утра, оставляя себе холодный прокуренный салон драндулета да набегающие светофоры, а Лите – стылую постылую постель, где не согреться и под самой теплой периной. Да тихое отчаяние.

Андрей ехал по Королёва, мимо телецентра, поздно, в час ночи или в два. Одинокая фигура голосовала на зимней обочине, приплясывая от холода. Андрей остановился. Голос пассажира был знакомым, и Андрей повернулся. Вообще-то, он не любил разглядывать своих попутчиков – они были для него чем-то вроде реквизита в театре абсурда, вроде груза; чем-то вроде условного рефлекса: посадил – довез – денег взял.

Андрей повернулся и в отогревающемся незнакомце, уже скинувшем под действием «нивовской» печки шапку и перчатки, узнал Зайратьянца. Зай был слегка пьян, стильно одет, на запястье правой руки – он был левшой – в скупом свете ночных фонарей поблескивал керамический браслет от «Радо».

Андрею стало стыдно за всё, что так стремительно произошло и, самое главное, продолжало происходить с ним. Но вместо того чтобы молча поднять воротник кургузой своей куртенки и поглубже втянуть голову в плечи, Андрей повернулся и спокойно, без дрожи в голосе сказал:

– Добрый вечер, Володя! Это я.

Через три дня Андрей вышел на работу в фирму к Зайратьянцу.

Зай два года назад продал рекламное агентство и основал телевизионный продакшн. Денег в нем было пока не очень, но тренд оставался положительным и устойчивым. Через восемь месяцев завершили сразу три проекта, и Андрею выписали весьма приличный бонус. Бонус этот он до дома не донес. Превращенный в прилично подержанный, но хорошо отреставрированный «хаммер эйч-два», бонус встал возле подъезда, а утром ключи от него были положены в жестяную банку из-под чая, к крышке была приклеена записка: «Аэлитовоз».

Андрей никогда не понимал, что это такое – «дамский автомобиль», титул, что подлецы-маркетологи присваивали отвратной четырехколесной мелочи. Любимая женщина должна ездить на танке. И это единственно правильно.

Мясо и фраппе кончились. Андрей спросил ирландского кофе и с бокалом вышел на улицу – покурить и позвонить Заю.

– Володь, здравствуй. Я не вовремя?

На этот раз в трубке не было никакого постороннего звукового фона.

– Вовремя, Дрюн. Все в порядке. Смотри, чего я думаю…

Думать у Зая всегда получалось хорошо. В отличие от Андрея, понимавшего, что ум никогда не был сильной стороной его натуры.

Год назад Зай с Андреем подали сценарную заявку на полный метр. Заявка валялась где-то под сукном, потом ходила неведомыми тропами. А теперь ей дали зеленый свет: нашлись деньги.

– Сценарий нужен, Андрей. Спокойно, обстоятельно, без гонки, но и без тормозов. Когда сможешь начать?

– Через полчаса.

– Первые наметки когда?

– Три-четыре дня дай мне.

– Даю. Бери.

Володя явно был в хорошем настроении.

Андрей расплатился с официантом и вышел в средиземноморскую синеву. Решив поразмять ноги, отправился по пустынной набережной в сторону Пафосского замка. Небо, готовясь к раннему зимнему закату, незаметно стало окрашиваться багрянцем. Мостовая на ветру совсем высохла. Жирные чайки лениво просиживали парапет. Пожилые супруги-англичане, трогательно обняв друг друга, шли навстречу. Поравнявшись с Андреем, улыбнулись и сказали в унисон: «Hello!» Андрей на автомате поклонился приветливым старикам. Опустил глаза: мне так будет не с кем.

Кому рассказать – ведь не поверят. Не изменяли друг другу. Не ссорились. Ничего такого не было. Андрей думал: раньше у нас все было плохо, потому что денег не было. Наверное. Теперь же денег стало больше, много больше. Но ничего не изменилось. Были две отдельных жизни, и никто не знал, как вернуть то, что было в самом начале – одну жизнь на двоих. Не знали. Да, наверное, и не хотели.

Андрей оказался в вакууме. Гульнул раз, гульнул два – обреченно, глупо, неизобретательно, скучно. Сам признался. Аэлита села напротив него и – «вы самое слабое звено» – сказала бесцветно:

– Иди. Не держу. Ты свободен.

Андрей втайне надеялся получить по роже. Ох, как хотел он, как внутри молился, чтобы вот так – с размаху, да со всем словесным поносом, что в таких случаях полагается! Но нет. Ничего. Изолиния. Ни раздражения, ни сожаления. Ни ненависти, ни любви.

– Ты свободен.

Сама собрала чемодан. Ключи от «хаммера» сунула в портфель. Андрей спустился вниз, бросил брелок с гравировкой «Аэлитовоз» в почтовый ящик. И ушел прочь. Не было никаких надежд – «давай немного поживем отдельно», «возможно, все переменится», «вернемся к разговору через неделю». Через неделю Андрей прекрасно функционировал в чужой, почти случайной кровати и, как ни силился покрыть себя позором, не находил для этого оснований.

Он звонил – раз, второй, третий, и еще до мгновения, когда она снимала трубку – а она никогда не позволяла себе не снимать трубку, когда он звонил, – еще до этого самого мгновения понимал, что опять делает что-то ненужное, что это всего лишь продолжение изолинии. Что просто частота гетеродина сдвинулась, он остался на старой, а она ушла на новую, или наоборот, как знать, но эфир теперь пуст. Андрей пробовал бухать, но все заканчивалось через час, даже не начавшись, а еще через три он бывал так трезв и пуст, как не бывают трезвы даже самые трезвые люди на планете.

Пафосский замок оказался просто развалинами на молу. Здоровенные волны перелетали через волнолом и делали истертые гладкие камни мостовой мокрыми, черными и от этого по-особому красивыми.

Андрей сел в нанятую в рент-э-каре игрушечную малолитражку – на ней он ехал позавчера из аэропорта Ларнаки в Пафос – и отправился сначала в «Альфа-Мегу» за едой, а оттуда потом – домой. На кругу возле Дебенхамса он пристроился за фиолетовым «лендровером-дефендером». Внезапно «дефендер» подрезала стрёмная тонированная «бэха». «Деф» дал по тормозам.