Лев Аскеров - Приговоренные

— Того Жучка я тоже знаю, — подхватил Верный. — Страшный жадюга.

— Именно он! Молодец! — похвалил товарища Озаренный. — Бестия хитрил. Пень тот торчал на его участке, и хотя был неказист снаружи, но свеженький. Крепко держался за землю.

Вобщем, как Горбун не корячился, пенек не поддавался. Подкопал. Все равно ни в какую. Жук с сопровождающим уже возвращались. Жалко мне стало простодушного Горбуна. Я знал, он такого вина не имел. И, чтобы расплатиться, ему пришлось бы покупать это вино у того же самого Жука. И тогда в дело вступил я. Приладив к руке пневмоимпульсатор, я присел, и сделав вид, что напрягся, включил его. Пень просто выбросило из земли…

— И никто прибора не заметил? — с тревогой в голосе спросил Кроткий.

— Мы же дело имеем с детишками, а не со зрелыми людьми из ВКМ, — успокоил товарища Верный.

— Они в упор ничего не видели, — продолжал Озаренный. — Наивный ты все-таки субъект. Больше не перебивай. Попивай винцо да слушай…

Мужики, одним словом, обомлели. Не ожидали от меня такой сноровочки. Я сказал Горбуну: выигранное пополам. Услышав от сына, как все произошло, Жук наотрез отказался отдавать принесенное вино. А мне говорит: «Я спорил с ним, а не с тобой. Он не смог — значит ничего не получит».

Ну, думаю, Жук козявистый, накажу я тебя. И, как бы ненароком, спрашиваю, сколько у него такого вина. У него же, у шельмы скаредного, ушки на макушке. Мол, тебе что? — «Да ничего, говорю, было бы литров сто я бы с тобой тоже поспорил». Я не зря назвал такое количество. Я считал с него. У него как раз было две амфоры по пятьдесят литров каждая. Он даже «показал» мне место, где они зарыты.

«Ишь ты, — промычал он, — за какой-то пенечек — двести литров!»

А что, говорю, выбери три самых крупных пня и я, не прикасаясь к ним руками, только лбом, вытолкну их оттуда. И предлагаю все это заплетающимся языком. Внушаю ему, будто я во хмелю и хвастаю перед мужиками.

«Хорошо, — после некоторого раздумья, произносит он, — я поставлю сто литров, а ты что взамен?…»

Я стал мяться.

«Ведь для тебя буду выкорчевывать. Не получится, так не получится».

«Нет, так не пойдет!» — заявляет он, а сам внутри уже согласился со мной. И, в основном, с целью посрамить меня. И тут я его доканал, вспомнив, якобы, что у меня есть при себе две золотые монетки, которые я ставлю против его ста литров.

«Давай их мне», — жадно прошипел он, протянув руку к монетам.

Я пьяно хохотнул и сказал, что до окончания спора отдам их тому, на кого укажут мужики. На том и порешили. Жук выбрал три крупных пня. Дубовых да еще диаметром до полутора метров.

«Даю время!» — объявил Жук и посмотрел на солнце.

Оно шло на закат.

«Как солнце сядет — все. Спор закончен».

Мерзавец на все про все отводил мне минут двадцать. Представьте себе, двадцать минут местного времени! А если бы у меня не было прибора?

— Ну тогда, надеюсь, у тебя хватило бы ума не спорить? — проговорил Верный.

Друзья рассмеялись.

— Короче, — продолжал Озаренный, — пристроив силяк к темени я сел на четвереньки возле одного из пней и… спектакль начался… Пободал. Снова встал. Обошел его. Опять опустился на четвереньки. Приложился лбом, вздул на шее до синевы вены, напустил багровой краски на лицо, набрал полную грудь воздуха и, придавив к комелю кнопку пуска, с резким кряком выдавил его. И пень, как ужаленный осьминог, подскочив кверху, встал на корни, как на ножки.

Не верившие в мои возможности, но искренне болевшие за меня, мужики завопили от восторга. Держась за голову, я медленно поднялся и пошатываясь подошел к Горбуну.

«Что тут у меня?» — спросил я, показывая на темя.

Все присутствующие сбежались смотреть. «Кровь!». «Рана!». «Опасно!». «Он больше не выдержит!» Они галдели так, как мне хотелось. Как я им внушал.

«Ничего!» — махнул рукой я и направился к другому пню. И… опять спектакль. С некотрыми, правда, нюансами. Я долго не поднимался. Сердобольные мужики ставили меня на ноги. И все в один голос отговаривали не приниматься за последний пень. Жук постоянно переводил взгляд с меня на солнце. Оно уже клюнуло горизонт. И тут Горбун, сжав кулаки, со страстью выпалил:

«Багровый Бык, постарайся. Утри Жука!»

Этого, кстати, ребята я не внушал ему. Это — он сам. И я ринулся на пень. И пень выскочил из-под земли, встав корявыми корневищами к небу…

Мне вернули два золотых. И всю дорогу до поселения несли на руках.

— Багровый Бык в ту ночь всех наших мужчин опоил. И сам много выпил. А как занятно плясал. Наши так не умеют, — сказала Ева.

— Багровый Бык и красиво поет, — заметил Строптивый.

— А ты?

— Обо мне потом. Давай сначала о тебе. Скажи, этой ночью ты снова будешь таскать воду от родника?

— А как же?! Не видишь, и лозы, и хлеба, и сады солнце прямо-таки выжигает. За столько времени ни капельки с небушка не упало… Так что всю ноченьку придется до ключа и обратно.

— Не придется! — твердо сказал Строптивый.

— Почему?

— Сегодня ближе к вечеру выплывут на городище тучи, и дождик обильными струями напоит ваши жаждущие земли. До самой полуночи он не уйдет отсюда. И по высохшему руслу снова побежит ваша речушка… И дожди будут идти через каждые два дня до конца месяца.

— Да будет так! — обрадованно воскликнула Чаруша и тут же сникла. — Ты не придумал это?

Строптивый покачал головой.

— Откуда тебе знать, что так оно и будет?

— Ведь я же Ведун. И я это сделаю.

— Ой ли, сладкоречивый господин мой! — сверкнув жемчужинками влажных зубок, пропела она.

И не знала земляночка, что разговаривая с ней, Строптивый одновременно вел сеанс переговоров с Верным, которого здесь знали, как Сердитого Воина. И не знала, почему ей так хорошо с этим жгучим брюнетом. И не знала, почему ей так нравится ласкающий взгляд его карих глаз. И не знала она пока вдруг не заметила, что охватившие ее ликование и упоение счастьем идут от полета, совершаемого ими в поднебесьи.

— Тебе не страшно, Чаруша? — спрашивал ее спутник.

— Мне хорошо, — отвечала она, задыхаясь от встречного ветра.

— Тебе всегда будет со мной хорошо, — шептал он.

Девушка смотрит себе под ноги. Ей кажется, что ее ступни, затянутые в кожанные ремешки сандалий, все-таки теребят пожухлую траву тропинки и, вместе с тем, она все видит с высоты. И темный лес, и родничок, а вот и их поле…

«Да что это такое?!» — возмущается она. На нем, на их поле, чьи-то овцы. Чаруша подбирает хворостинку и с криком: «А ну, паршивцы, вон отсюда! Вон!» — гонит их. И смеется…

И тут видит дворик родного дома. Зарывшись в пыль, под навесом дремлят куры. Они лениво и равнодушно наблюдают за схваткой двух соперников — белого и красного петухов…

Мать вешает белье…