Лев Аскеров - Приговоренные

Аттила уже решил незаметно покинуть пирующих, когда предводитель его личной охраны, склонившись, прошептал:

— Повелитель, у шатра ждут полонянки.

Поразмыслив, Аттила встал и, показав глазами на свое место во главе стола, велел Дагригилле занять его. Сам сел справа от него. И начальники возликовали. Раз Аттила занял место в их ряду это означало, что сейчас войдут женщины. И никто из присутствующих за время веселья не имел права обращаться к Аттиле, как к царю. Так требовал он сам. Ему хотелось покорять избранницу, а не брать как овцу, идущую на заклание. И никто не имел права выбирать себе жен щину до тех пор, пока этого не сделает Аттила.

Масляные взгляды пьяных гунн, прославивших свои имена в смертельных баталиях, устремились на откинувшийся полог шатра. Они входили одна за другой, потупив головы. Их свежие и юные лица пылали стыдом. Умолк шумный пир. Глаза рубак, каждый день задиравших юбки смертям, разом очистились от хмельной замути. И заметалась в них робость…

В шатер входил другой мир. Он не угрожал опасностью, но приводил в трепет. Как вести себя? Привычней наброситься, разорвать одежды, мять грудь, хватать лобок, всосаться в горло и до иступления трястись над стонущим телом… Hо это не поле брани, где одурев от страсти убивать, врываешься в жилище и по-зверски насилуешь чью-то девку…

В шатер входила другая жизнь. В шатер входила женщина. Входила, как поцелуй. И от его нежнейшего прикосновения к закоростевшему сердцу, одиноко воющего в глухой ночи, в нем высыпали янтарные звезды. И у воина открывались глаза, которые и не были закрыты. И как бугай, получивший обухом по лбу, он приходил в себя из обморочного, кошмарного забытия…

Аттила заметил ее сразу. Такого надменного взгляда, такой величественной осанки пропустить было нельзя. Словно не она, а они, все здесь собравшиеся, находились в ее шатре. Глаз она не опускала. Голову держала высоко. И в синих глазах ее стоял холод. И он поднял могучего варвара с места. Порывисто, словно боясь упустить, Аттила схватил ее за руку.

— Как зовут тебя, красавица? — сорвавшимся вдруг голосом прохрипел он.

— Мне больно, варвар, — сказала она на ломанном языке гуннов.

И хотя избранница его на целую голову была ниже, Аттиле показалось, что сверху вниз, как с небес, по нему полоснула синяя молния. И медленным поворотом головы девушка показала на вцепившуюся выше ее запястья руку гунна. Царь отдернул ее. Hо на коже, цвета топленного молока, уже остались багровые отметины мощных пальцев Аттилы.

— Я боялся потерять тебя, — вместо «прости» сказал он.

— Нельзя потерять то, чего не имел, — спокойно возразила она.

— Ты права, красавица, я хотел сказать «упустить», — поправился он.

— Я еще должна пройти мимо царя твоего, — отстраняясь от Аттилы, напомнила она.

Ошеломленный и красотой ее, и поступью, достойной царицы, и ломанной речью гунов, звучащей из уст ее волшебной мелодией, Аттила растерялся. Она уходила. Того требовал этикет. Сначала должен сделать выбор царь. Hа месте же повелителя восседал Дагригилла, отлично слышавший их диалог. Вымазывая его избраницу похотью заплывших жиром глазок, он вдруг зло рявкнул:

— Дочь властелина этих краев будет принадлежать ему. Он принес победу. Сегодня его праздник. И он вождь могущественнейшего рода.

Аттила бросил взгляд на девичью руку нервно теребившую тканную шаль. Сжатая в кулак ее кисть дрожала. Опытным глазом воина Аттила заприметил искусно спрятанное в бахроме жало тонкого клинка. Мягко, но твердо опустив руку на кулачок, сжимавший эфес, он ласково позвал:

— Сядь со мной, красавица.

Испуг парализовал прелестную полонянку. Поняв в чем дело, Аттила с легкостью оторвал ее от пола и усадил рядом с собой.

— Чудной работы платок у тебя. Дай посмотрю…

Заледеневшие пальцы на нем никак не разжимались.

— Да не бойся, верну я его тебе, — разжав их, улыбнулся он.

И с неподдельным интересом рассматривая его, Аттила ловким движением левой руки, извлек спрятанный в шали кинжал и незаметно заткнул его себе за пояс.

— Удивительно хорош, — сказал он, возвращая платок.

Она сидела пунцовая, как степной мак. Стебелек, на котором трепетала ее гордая головка, был натянут до предела. Вот-вот надломится. Чтобы снять напряжение Аттила потребовал кравчего наполнить их пустые чаши… — Спасибо, — сказала она по-гунски.

— Вино у нас отменное, — сделав вид, что не понял к чему относится ее благодарность, говорит он.

— Вином меня не удивишь. В погребах наших лучшие из лучших томятся по двадцать лет. А вот шаль из такой ткани у меня у одной…

— Ей цены нет. Рукоделье достойно всяческих похвал, — вкладывая в слова те же значения, что и она, произнес Аттила.

— Правда?! — сказала она и по беспокойной бирюзе озерной стылости впервые пробежала веселая рябь из солнечных бликов.

— Я тебе не скажу, правда или нет, пока ты мне не ответишь на самый первый мой вопрос.

— Меня зовут Лепеста.

— Как оно идет тебе! — искренне изумился он.

— Это такая же правда, как о платке? — не без лукавинки спросила она.

— Не такая, Лепеста. Не такая. Она — больше правды, — сказал он и, смакуя, словно подтверждая, как понравилось ему ее имя, повторил:

— Лепеста…

— А тебя как зовут?

— Зови варваром.

— Ты на меня обиделся? — с покаянными нотками в голосе поинтересовалась она.

— Нисколько. Просто имя у меня трудное. А придумывать себе другое не хочу, — и пользуясь моментом, осторожно, как что-то очень хрупкое, взял ее ладонь в свою. И больше не отпускал ее. И она не убирала ее. Они говорили и говорили. Ни к яствам, сменяемым одно за другим, ни к чаркам наполненным вином, они не притрагивались.

— Ты неплохо владеешь речью нашей… Каким образом? — полюбопытствовал Аттила.

— Мы слишком долго ждали выхода пред очи вашего царя. Приставленная ко мне женщина, естественно, не знала языка моего народа. Вот я и выучилась.

Говорила Лепеста неправильно. Но речь ее звучала мило и понятно. Мысль выражалась достаточно четко, чтобы уловить ее или догадаться о чем она хочет сказать.

— Ты совсем не похож на них, тихо промолвила она, показав на его соратников.

— Хочу надеяться, — усмехнулся он.

— Нет, я о другом. То, что ты варвар, ты — варвар, — доверчиво пошутила она. — А вот чело твое светлое, высокое, кожа белая. Она не отдает желтизной. Ты широк, статен и ростом выше их. Они же низкорослы. И глаза у тебя не такие…

— А какие?

— Не узкие и не карие. Они у тебя крупные, как две зеленые миндалины.

Немного еще поразмыслив, видимо подбирая и складывая в уме слова чужого наречия, она добавила:

— Мне кажется, в тебе течет другая кровь.

— Ты угадала, Лепеста. Я — сын полонянки. Очень возможно, мать моя из этих краев.