Дэвид М. Барнетт - Земля вызывает майора Тома

И тогда Томас понимает, что это не мама.

И он понимает, что отец солгал. В кармане Томаса нет никакой луны.

И еще он понимает, какой самый-самый ужас из ужасов можно увидеть на парковке. И это не вампиры с белыми волосами и мутными глазами. Это не обезьяны с оружием и на лошадях, поработившие людей. Вот он, ужас, думает Томас, и горячие слезы льются из его глаз, а желудок, сжавшись, извергает на замерзшую землю поток мороженого, шоколада и попкорна.

Вот он, ужас.

Джеймс захлопывает входную дверь и направляется сразу наверх, игнорируя доносящиеся с кухни крики бабушки, спрашивающей, кто пришел. На середине лестницы слезы вновь одолевают его, и он останавливается, чтобы прижать к глазам кулаки. Внизу лестницы появляется бабушка и смотрит наверх.

– А, это ты.

Джеймс по-прежнему не обращает на нее внимания; глотая рыдания, он изо всех сил трет глаза, пока перед ними не начинают мелькать разноцветные звездочки.

– И ты только посмотри на свой пиджак, – с укоризной говорит бабушка. – Элли будет расстроена.

– Плевать на Элли.

Джеймс продолжает подниматься по лестнице и слышит, как бабушка со скрипом следует за ним. О боже, неужели нельзя оставить его в покое? Джеймс влетает в свою комнату, резко закрывает дверь и подпирает ее спиной. Там на крючке висит его халат, а под ним – толстый шерстяной джемпер отца. Он прижимается к джемперу лицом, вдыхая его запах – затхлости, цемента, старого пота. От этого ему становится еще хуже.

– Джеймс? – спрашивает бабушка, осторожно, тихонько постучав в дверь. – Что ты хочешь на ужин?

– Капусту. Брокколи. У нас есть кале?

Бабушка смеется.

– Кале. Какое смешное слово. И я никогда не слышала, чтобы ребенок просил на ужин капусту.

– Я хочу стимулировать выработку метана в своем кишечнике, – бормочет Джеймс, все еще уткнувшись лицом в джемпер.

– Замечательно, – слегка неуверенно произносит бабушка и осторожно пробует открыть дверь. – Кстати, у нас, наверное, есть еще остатки рождественского пирога, если хочешь. Можно войти? Если ты дашь мне свой пиджак, то, может быть, я смогу оттереть с него грязь, прежде чем Элли вернется.

– Мне плевать, что думает Элли! – кричит Джеймс, отходя от двери и бросаясь на кровать.

Бабушка входит и прислоняется к дверному косяку. Мальчик снова кричит:

– Она мне не мама! И ты мне не мама!

– Конечно же нет, глупыш, – мягко говорит бабушка. – Джули нас покинула. Твоя мама.

– Спасибо, что напомнила, теперь мне намного лучше, – произносит в подушку Джеймс.

Бабушка, в своих мягких тапочках, отваживается сделать еще один шаг в его комнату.

– Но как тебя угораздило так испачкать пиджак? Ты играл в нем в регби?

Продолжая лежать лицом вниз на кровати, Джеймс стаскивает с себя пиджак и бросает его на пол.

– Это еще что. Вот полюбуйся.

На спине его белой рубашки черным маркером написано слово «ДЕРЕВНЯ». Ниже нарисовано грустное лицо за вертикальными линиями – условное, но очевидное изображение человека, находящегося за решеткой. Джеймс бросает быстрый взгляд на бабушку. Она хмурится. Потом произносит скороговорку: «Я не ощипыватель фазанов, я сын ощипывателя фазанов; я просто ощипываю фазанов, пока не придет ощипыватель фазанов».

– Я могла бы сказать все это и после трех бутылок стаута, – широко улыбается она.

– О боже, оставь меня в покое, пожалуйста.

Бабушка поднимает с пола пиджак.

– Пойду приготовлю тебе капусту. И посмотрю, есть ли у нас это… как ты сказал? Кале? Это, должно быть, в пакетиках?

– Оставь меня! – кричит Джеймс и зарывается лицом в подушку до тех пор, пока бабушка не уходит.

Это его постоянные преследователи. Те, которые плюют в него жеваной бумагой через пустую ручку, ставят подножки в коридорах, толкают в столовой, возят лицом в грязи во время игры в регби. Те, которые считают себя выше его и которым не по нраву, чтобы к ним в школу возили мальчишку из бедной семьи, соображающего лучше, чем они сами. Они ловят его по дороге к автобусу.

– О, глядите-ка, деревенщина!

– Голубок!

– Ботан!

– Едешь домой в свой сарай, голубок? На деревенском автобусе?

– А чего твой отец не забирает тебя на машине?

– Да его папаша сидит в тюрьме. Он же уголовник.

– И тоже, наверное, голубок. Они ведь там в душе не только моются. Кое-что еще, да ведь?

– А где твоя мама, ботан?

Затем они, как и следовало ожидать, завывают вразнобой «Куда ушла твоя мама?» из песни «Chirpy Chirpy Cheep Cheep» и, ободренные внезапно хлынувшими в бессильной ярости слезами Джеймса, стаскивают с него пиджак, втаптывают его в грязь и рисуют что-то на спине его рубашки. Этот рисунок – как он только что видит, сняв испорченную рубашку, – изображает человека, сидящего в тюрьме.

Джеймс слышит, как хлопает входная дверь и Элли говорит:

– О боже, что это за смрад?

Она права, у них в доме стоит ужасный запах канализации и старых носков.

– Это капуста на ужин Джеймсу, – кричит бабушка. – Для выработки метана. А у нас есть кале? Или брокколи?

– Метана? – кричит в ответ Элли, и Джеймс слышит, как она с грохотом несется вверх по лестнице. Он даже не пытается сказать ей не входить. Элли стоит в дверном поеме и смотрит на него, лежащего лицом вниз на кровати, в одних брюках, потом ее взгляд останавливается на его рубашке.

– О боже! – восклицает она и приседает на корточки, чтобы поднять рубашку. – О боже! Ты испортил за один день две рубашки.

– Вообще-то я ничего не портил. Первую сожгла бабушка, а эту…

Джеймс поднимается на кровати и смотрит на Элли, которая сидит на корточках в своей школьной форме и, прищурившись, разглядывает изрисованную рубашку.

– Кто это сделал? В школе? Джеймс, тебя опять травят?

Он грустно кивает, чувствуя, как уголки его рта опускаются против его воли и слезы вновь льются из его глаз. Элли садится рядом с Джеймсом, заключает его в свои объятия, и запах ее кофты действует на него почти так же умиротворяюще, как джемпер отца.

– Ты можешь что-нибудь сделать? – спрашивает он, уткнувшись ей в плечо и хлюпая носом.

– Тс-с, тс-с, все нормально, – шепчет Элли. – Нам нужно просто держаться…

– Но я хочу, чтобы ты что-нибудь сделала, – уже сердито говорит Джеймс. – Сходи в школу! Скажи им!

– Это невозможно, – мягко произносит Элли. – Нельзя ничего пока говорить… ты же видишь бабушку. С ней все хуже и хуже, понимаешь? Ты же знаешь, что будет, если мы привлечем к себе внимание…

Джеймс кивает.

– Они скажут, что бабушка не может опекать нас. Тогда ее сдадут в дом престарелых, а нас – в приют.

– Нас разлучат, – подтверждает Элли. – И я не хочу, чтобы это произошло.

– Но она все равно не может заботиться о нас. Это делаешь ты.