Надежда Гусева - Не к ночи будь помянута

– Какое у тебя отчество?

– Максимович. Они поменяли сразу.

– Он любил тебя?

– Он очень любил меня и маму.

Я посмотрел ей в глаза. Хисаиши тихо звучал медленным вальсом из «Ходячего замка».

И мне вдруг захотелось говорить.

Эта незнакомая девочка сейчас находилась со мной на одной волне. Густой сумрак, круг жёлтого света от настольной лампы, тихая, проникающая до костей музыка, не детский внимательный взгляд – всё просило открыться, высказаться, освободиться от груза.

– Он проводил с нами всё свободное время, – сказал я. – Мы всегда куда-то ходили – на каток, в лес, в кафе. С ним очень легко было говорить, он понимал меня. Он никогда не повышал голос, напротив, говорил тихо, немного заикался, но рассказывал очень интересно. Я до сих пор иногда как бы разговариваю с ним. Он, кстати, любил осень. Зимой, говорил, холодно, летом – суетно, весной – слишком весело и грязно. И только осень не навязывается человеку, она сама по себе – хочешь, люби её, хочешь, нет. Он был такой полноватый и немного стеснительный. Очень любил сказки. У нас до сих пор сказок целый книжный шкаф. Часто он придумывал сам и рассказывал мне на ночь. Были сказки с продолжениями, иногда на целую неделю. И я там был главным героем. Он мог бы стать превосходным писателем, если бы захотел. Мама над ним иногда посмеивалась – она у меня поклонница детективов.

– Они дружно жили? – резко спросила Ада.

– Спорили иногда, как все нормальные люди. В основном из-за меня. Он всегда меня защищал. Я в детстве был таким хлюпиком, часто болел, обижался, плакал по любому поводу. Мама расстраивалась, хотела вырастить меня настоящим мужиком. А папа ценил таким как есть. Он и маму любил так же. Она мне рассказывала, как он однажды пришёл к ним в отдел, посмотрел на неё и сказал: «Вы мне очень подходите. Я думаю, нам надо познакомиться поближе. Возможно, даже стоит пожениться».

– Наверное, она посмеялась над ним.

– Посмялась. Но он не отстал. И они поженились.

Девочка что-то хотела сказать, но, видно, передумала. Зазвучала ещё одна из моих любимых композиций – «Пылью на твоих руках». Пусть волшебство продлится. Я знал, это ненадолго. Мне захотелось рассказать об очень многом незнакомому больному человеку – девочке, которая умеет слушать и понимает музыку.

– За год до… того, что случилось, он ходил со мной на рыбалку. Первый и единственный раз в жизни. Мама тоже собиралась с нами, но как-то не смогла. Мы поставили палатку в совершенно глухом месте, набрызгались от комаров и стали ждать заката на берегу. Речка была небольшая и тихая-тихая, как зеркало. Это было очень красиво. Закат, луна, тёмные кусты, спокойная вода, поплавки подёргиваются. Да, трава ещё так пахла, какими-то цветами… И вдруг что-то выплыло на середину, хлопнулось и мы услышали смех – тонкий-тонкий. А отец сказал: «Смотри, это русалка». Смешно, конечно, но я до сих пор в это верю.

– Верь. Ещё и не такое бывает.

Ада закрыла глаза. Я замолчал. Незаметной тёмной тенью в комнату прокрался кот и притаился в углу, всё ещё подозрительно наблюдая.

– Герман, это судьба. Он всё равно бы долго не прожил, у него было больное сердце. Ты знал?

– Знал. Но было бы ещё десять, может, пятнадцать лет.

– Скорее всего, меньше. Он мог умереть ещё в детстве, несколько раз. Я перед ним так виновата.

По моей спине пробежали мурашки. Мне не послышалось. На секунду захотелось потрясти её как следует. Да кто ты такая, чёрт тебя дери? Но странное внутреннее чувство будто шептало – не торопись, наберись терпения.

Раствор закончился, и я осторожно вынул иглу и прижал вену ваткой. Она посмотрела на меня.

– Я создаю тебе массу хлопот.

– Ветеринары тоже дают клятву Гиппократа, если хотят, конечно. Человек ведь – животное. Так что я исполняю свой священный долг. Давай введу В-двенадцать.

Я продезинфицировал руки и смазал спиртом кожу на её плече. Почему-то в первый раз было легче. Теперь я чувствовал себя уже не так уверенно. Инъекция довольно болезненная, по крайней мере, мои обычные пациенты после неё реагировали бурно и громко меня проклинали.

– Давай сделаю сама. – Сказала Ада.

Зря сказала. Прямо вызов.

– Всё нормально.

Захватив кожу двумя пальцами, я ввёл иглу на две трети. Ада даже не поморщилась. Вынув иглу, я прижал ватку.

– Моцарт, – пробормотала Ада.

Лёгкая струящаяся мелодия, минорная и светлая, медленно поплыла, будя воспоминания, – те моменты, которые были задвинуты далеко за ненадобностью, а теперь вдруг оказались важными, и с радостью вынырнули из небытия.

Жаркий день. Жужжание пчёл над пёстрым лугом. Вершина холма, на который мы только что, потея, взобрались. «Марина, Гера, посмотрите, какая красотища! Я ведь говорил!». Огромное выгоревшее от солнца небо. Осторожно смотрю вниз. Страшно. В животе холодеет, и я висну на отцовой руке. Запах подсохшей травы. Бутерброды с сыром. Тёплая вода из бутылки.

«Давай напугаем маму!». Мы втискиваемся под кровать перед самым её приходом – я легко, отец с трудом. Пахнет пылью и хочется засмеяться. Ничего не подозревающая жертва открывает дверь, входит, напевая, и начинает переодеваться. Перед моим носом свешивается серый край юбки. Я, давясь от смеха, зажимаю рот рукой, и тут же чувствую толчок в бок. Это сигнал. Зловещий волчий вой. Кровать чуть не ломается, когда мама вскакивает на неё с ногами. «А-а-а! Дураки!»

– Тебе повезло.

Ада всё так же пристально смотрела на меня, пока я прибирал на столике иголки и поломанные ампулы.

– А тебе?

Ну вот, всё-таки спросил. Она чуть улыбнулась.

– Мои родители умерли. Очень давно. Я была маленькой. Но я их помню. Это самое лучшее из того, что стоит вспоминать.

– Это, наверное, ужасно. Мне, правда, жаль. С кем же ты жила?

– Одна.

– Совсем одна?

– Да. Но это было уже потом.

Она снова замолчала, слушая музыку с полузакрытыми глазами.

И тут у меня родилась идея. Я быстро свернул Гугл и открыл папку на рабочем столе. Когда отца не стало, на меня, тогда ещё подростка, время от времени накатывала дикая тоска. Хотелось что-то делать, хоть на миг вернуть видимость его присутствия. И я скачал его любимую музыку и слушал, слушал, слушал, надрывая душу себе и матери. А потом перестал, и больше не касался этой папки. Ранний «Скорпионс», лучшее из «Битлз», Цой, Шевчук, и тут же Марк Бернес, и гитара Гойи, русские народные, шотландские баллады, и много чего ещё – безо всякой системы. Но была одна особенная детская песенка. Он мне пел её на ночь. Только её, другие он просто не умел. Поэтому и здесь она была в мужском исполнении.

Внимательно следя за лицом Ады, я включил трек.

Музыка зазвучала. Ада застыла, широко раскрыв глаза. Одна бровь поднялась выше.

Все уснули до рассвета,