Юлия Парфенова - Соседи

– А как же врачи? – спросил Ник, припомнив торжественные походы своей бабули в поликлинику.

– Дык я там за всю медицину и отдуваюсь! – хохотнул Михаил Алексеевич. – И повязки я им накладывал, и гипс на переломы, даже рваные раны зашивал! Степаныч пару годков назад так себе косой ногу рассадил, старый хрыч, что чуть концы не отдал! И представь, отказался ехать в больницу наотрез! Если, говорит, помру, так дома, а не в больничке вонючей. Да, по правде, я его и сам неплохо заштопал, лекарства, конечно, возил ещё. Ну, аспирин им покупаю, горчичники ещё просят, да капли в нос, пиносол, очень им по душе пришлись. Говорят – пахнут хорошо. А так они словно законсервировались, воздух, яйца свежие, молоко козье, нам ещё фору дадут! Я же ездить сюда начал, потому что у меня тут брат двоюродный жил. Старше меня всего на семь лет был, а помер. Спился мужик, а такой умелец был, краснодеревщик! Да там полдеревни спилось, как получка – все мужики по канавам валяются. Доходили до того, что жидкость какую-то пили для окон. Двое померли в страшных мучениях, с судорогами, пеной изо рта. Даже до больницы не довезли. Погибают наши деревни, Никуша, только старики вот и доживают. У моих и детей не осталось, навестить некому. Ну вот, впереди овражек, а потом и Вежье уже, считай, приехали!

На дне заледеневшего овражка «тупорылина» попыталась забуксовать, но героическими усилиями Лапшаева, скороговоркой бормотавшего страшные ругательства, последний редут вражеской дороги был взят.

Жидкий перелесок кончился, и Вежье открылось сразу. На фоне мутного белёсого неба избы, привольно раскиданные по склонам холма, казались гигантскими уснувшими птицами. У одной из птиц светились два жёлтых глаза. Справа мягкий бок холма растворялся в тени, и была видна заснеженная излучина Мшинки и деревянный мост. У Ника внутри что-то задрожало и пересохло во рту. Да что он, собственно, волнуется? В конце концов его никто сюда не ссылал, сам припёрся. Прекрасное место для медитации и самопознания.

Между тем они уже подъехали к подножию холма, птица стала покосившимся тёмным домом, и минуту спустя, придерживая за ошейник звонко лающую собаку, на крыльцо вышел старик с фонарём.

– Э-эй, Степаныч! Гостей встречай! – крикнул Лапшаев, заглушив мотор.

Собака перестала лаять и, отпущенная на свободу, уже стояла перед Голубятником, упершись передними лапами ему в коленки и вертя хвостом с дикой скоростью.

– Ах ты, Вьюн, мой хороший, ах ты сторож, вырос-то как! Я его сюда щенком привёз, месяцев восемь назад. В подвале магазина нашего сука бродячая ощенилась, всех разобрали, этот один остался, слабенький такой был, с глазом больным. Но ласковый такой, хвостик ма-аленький, он им вертит так, что всё тельце ходуном ходит. Вот Вьюном и прозвали. Я его подкормил, подлечил. Вот какой красавец вымахал, да, Вьюша? – Лапшаев двумя руками оглаживал молодого пса, острой мордой и пушистым хвостом бубликом смахивающего на лайку. Приняв порцию ласки от главного гостя, Вьюн тщательно обнюхал Ника и позволил потрепать себя за холку.

– Лексеич, ты штоль, ёп?! – радостно отозвался старик. – Мы ж тебя, ёп, ещё не скоро ждали!

– Да вот человеку помочь надо было, заодно вас, старых валенков, повидать решил! Это вот, Никуш, Кузьма Степаныч, Трофимов, значит, главный парень на деревне, а это вот, Степаныч, Никуша, хороший парень, к вам жить приехал.

Ник подобрался поближе к старику и, улыбаясь, потряс протянутую руку.

– Жи-ить?! – Степаныч так удивился, что поднёс фонарь прямо к Никиной благожелательной физиономии.

Ник зажмурился и отступил в сторону.

– Ты, ёп, милой, башкой где не кульнулся? – подозрительно осведомился старик, голос у него был неожиданно тоненький и сипловатый. – Тута жить хужее, ёп, чем помирать, едрит твою, ты ж молодой ишшо, куды тебе хоронисся-то здеся, какого хуёва-лешего?

– Кузьма, ты это, не выражайся, парнишка культурный, не привык верно, – Голубятник смущённо заторопился, подталкивая Ника мимо старика прямиком к крыльцу дома, но старик не унимался.

– А то вот Лексеич сказывал, недалече тута такие приросли. Как поганки, тьфу на них, вроде ещё и с дитями. Как их, Лексеич, слово-то не вспомню? Шуферы?

– Успокойся, Кузьма Степаныч, успокойся, не дауншифтер он! Рассказал, ёлки, на свою голову, – шепнул Голубятник Нику. – Парень с женой поссорился, один пожить хочет. Ведь его отец с матерью купили здесь дом, так чего зря пропадать. И вам компания, молодая кровь. А вот про дауншифтеров мой племяш…

Закончить про племяша, который, очевидно, был бесценным источником информации, Лапшаеву не дали. Ночь ожила. Сквозь мохнатые от инея кусты к ним приближался ещё один фонарь. Его свет подрагивал, чуть поднимался и опускался, напоминая гигантского растерянного светляка. Хрустел под тяжёлыми шагами ледок, потом заскрипела какая-то невидимая калитка и на дорогу вывалились две старушки, напоминавшие хорошо подобранную клоунскую пару. Даже сейчас, вспоминая их появление, Ник невольно ухмыльнулся. Одна была низенькая и толстая, в пуховом платке на голове и старом, советских времён пальто на ватине. Из-под пальто на валенки свисал подол байкового халата в мелкий цветочек. Её спутница, высокая сухопарая старуха в очках, была в ватнике и тёплых шароварах, заправленных в валенки. Ватник был перетянут солдатским ремнём. Нику на миг примерещилось, что таинственным образом он переместился в сороковые военные годы.

– Ты чего приехал-то, Михал Лексеич, ведь только к Рождеству собирался! – без лишних сантиментов вопросила суровая старушка в ватнике, пристально глядя не на Лапшаева, а на Ника.

Её напарница наоборот, просто светилась от радостного удовольствия и с ходу пошла причитать с характерным якающим выговором:

– Ой, Ляксеич, милянькой, да как мы ждали-то, как ждали, прибяжали сразу вот. Да кто же к нам-то ещё, в угол-то наш медвежий и заглянет, ииих, ништо, разве эти копатели, бывает, проедут. А это кто с тобой, Ляксеич? Это откудова парнишка? Эва, парнишка-то какой, ведь не плямяш, я плямяша твово помню!

– Ох, бабулечки-припевулечки! – расхохотался Голубятник. – Ну ты глянь, Ник, чисто гнездо осиное разворошили, шуму-то сколько! Это, бабулечки, к вам кавалер приехал! Знакомься, Никуша, это вот, на гренадёра похожая – это Конкордия Павловна, а какая, Павловна, фамилия у тебя, запамятовал? Ну, неважно. Она здесь за генерала, матриархат у них тут натуральный. А это Лукерья Ивановна, по фамилии Смирнова, она больше по хозяйственной и продовольственной части стратегии разрабатывает. Так что не смотри на их возраст, они ещё нам жару дадут!

– Сам-то не молод, – сдержанно заметила Конкордия Павловна.

– Здрасьте, – буркнул Ник. Он устал, хотел скорее войти в свой дом, желательно поесть и завалиться спать.