Юлия Парфенова - Соседи

Словно в ответ на его мысли круглая Лукерья озабоченно пропела:

– А ночявать-то, ночявать-то он где будет? Дом топить надо, чистить, тамо ведь промерзши всё, да, поди, и труба засорена. Иди ко мне, милок, у меня кровать есть мягкая, иих, какая, Васильич мой помер, уж четыре годка будет скоро, а кровать-то его я и не выбрасывала, она и крепкая, шишечки только отвалились, стоит кровать-то, я как на неё гляну, так и… Яишней с утрячка накормлю!

– Луша, не тарахти, – перебил её Лапшаев, – лучше чаем нас попоите, подарки я вам привёз, пошли, Степаныч, в дом, мешок разберём. С Никушей вместе закупались.

При слове «подарки» старики оживились, как детсадовцы на новогоднем утреннике. Внешнее спокойствие сохранила только Конкордия. С видом английской баронессы она, не торопясь, двинулась в дом, вслед за суетящимися Кузьмой и Лукерьей. Лапшаев выгрузил рюкзак с провизией и поманил за собой Ника.

У Степаныча было жарко натоплено и крепко пахло берёзовыми вениками, которые гирляндами висели в сенях. Ника усадили за большой стол, застланный клеенчатой, местами порванной скатёркой. Дырки были аккуратно заклеены скотчем.

– Я тут как раз картохи сварил чугунок, – радостно сообщил хозяин. – Бабоньки, ташшыте, что там у вас припасено с лета, соленья-варенья, гостей потчевать надо.

За столом старики рассказали, как постепенно пустело Вежье, как во время всеобщего хаоса, в девяностые, автобус с рейса сняли, зачем тратить бензин на старушек, доживающих свой век в глухомани? Как люди стали перебираться – кто в райцентр, кто в город. Добраться до ближайшей захудалой больнички требовалось тогда часа два, на еле живом грузовике дяди Миши, сельского ветеринара. Дядя Миша пил по-чёрному, но своё дело знал, да и наличие грузовика делало его практически первым человеком в Вежье. Собирались целой делегацией и ехали за продуктами, выбор которых в голодные девяностые был, мягко говоря, ограничен. Из райцентра снаряжённые рюкзаками и мешками вежьевцы иногда добирались до города. Обратно возвращались нагруженные, под вздувшимися боками рюкзаков угадывались кирпичики чёрного хлеба. А теперь вот прошло столько лет и остались в деревне только три жителя… И никому, кроме Голубятника, в сущности, нет до них дела…

Ник наелся как удав горячей картошки с холодненькими солёными, благоухающими укропом грибочками, от подозрительной мутноватой бормотухи, которой дружно наливались Кузьма с Лапшаевым, отказался и попросил проводить его к дому. На его просьбу откликнулась только Конкордия. Она презрительно взглянула на увлечённую разговором соседку и решительно махнула Нику рукой. После жаркой избы на улице показалось очень холодно. Месяц, похожий на забытый в воде обмылок, светил еле-еле, но этого хватало для матового снежного отсвета сада. Они прошли через маленькую калитку и вышли на тропинку, ведущую к небольшому, довольно крепкому на вид дому.

– У меня переночуешь, – коротко сказала Конкордия. – Лушку дожидайся теперь, языком зацепилась, полночи не расцепишь. У меня тоже кровать есть. Целая. И отродясь на ней никто, кроме кота, не спал.

Ник покосился на старуху и тихонько хмыкнул. К его удивлению, она ухмыльнулась в ответ. В дверях их встретил хозяин кровати, жирный дымчатый котяра с янтарными глазами. Он немедленно обнюхал Никины ноги и крепко о них потёрся. Конкордия заставила Ника разуться и дала ему обрезанные сверху валенки в качестве домашних тапочек. В доме Кузьмы Степаныча таких церемоний заведено не было. Да и пахло здесь совсем по-другому – то ли корицей, то ли чем-то лекарственным, вроде валерьянки. «Ясен пень, почему кот такой довольный», – подумал Ник. Он сел около большого стола, застеленного вышитой чистой скатертью, и осмотрелся. Обстановка была бедная. Облупленный платяной шкаф, продавленный диван у стены, старые бумажные обои выцвели и букетики неопределённых цветов превратились в светлые пятна на бледно-голубом фоне, получилось небо с правильно расположенными рядами смирных облаков. Несколько необычными для деревенского дома показались Нику письменный стол, обитый тёмным изрядно потёртым дерматином, и книжные полки со стеклом, книг было довольно много, и были среди них явно раритетные.

Хозяйка шуршала в соседней комнате, а Ник воровскими мягкими шагами подошёл к полкам, открыл стеклянные дверцы. Несколько секунд, не двигаясь, созерцал содержимое. С наслаждением вдыхал пряный запах старой бумаги, в голове медленно проплыли строки об аромате старинного шоколада. Погладил кончиками пальцев кожаные корешки с золотым тиснением. Посмотрел на старинный маленький сундучок с затейливым замочком, пристроившийся около книг. И лишний раз поразился причудливости непонятного узора событий и знакомств, который ткётся невидимыми мастерами, образуя одну единственную неповторимую, но крепко связанную со вполне определёнными, кем-то выбранными людьми, судьбу. Ник уже чувствовал, что знакомство с суровой старухой, хранящей такие сокровища, принесёт много неожиданного.

– Ну и что интересного нашёл, паря? – в голосе железной Конкордии, неожиданно возникшей из полутьмы, появились мягкие нотки.

– Откуда у вас такие книги? Как же вы не боитесь в такой глухомани, а воры? – спросил Ник.

– От верблюда. Кому в голову придёт, что здесь, в деревне, у стариков поживиться можно чем-то? В городе-то страшнее. Иди спать, я всё приготовила. А то могу на печке постелить, только там жарковато с непривычки.

Ник решил, что познакомиться поближе с Конкордией он ещё успеет, поэтому повиновался. Выбрал кровать, печка его слегка испугала, веяло от неё чем-то уж совсем ветхо-древним, словно в позапрошлый век провалился. Через несколько минут он блаженно вытянулся на мягкой кровати с никелированными шишечками в маленькой комнатушке с цветочными обоями. Рядом с изголовьем на обшарпанном комоде горела уютная лампа под тканевым кремовым абажуром. На стенах висели какие-то фотографии в рамках, одна располагалась отдельно, прямо над кроватью. И выглядела она не так, как остальные. Ник заинтересовался, привстал и подсветил фото мобильником. На снимке, вернее сказать фотопортрете, была девушка в тёмном платье с плотным кружевным стоячим воротничком. Лицо старательно отретушировано, не вульгарно, а очень тонко и профессионально. Видно было, что снимок делался у отличного мастера, подходившего к делу со всей серьёзностью настоящего художника. Лицо удивительно живое и вместе с тем серьёзное, прозрачные большие глаза какого-то очень милого необычного разреза, тонкие, чуть поджатые губы, серёжки в маленьких детских ушах. Тёмно-русые волосы разделены посередине ровным пробором и волнами спадают по обе стороны узкого лица. Очень красивая девушка. Только взгляд непонятный, словно усталый или напряжённый. А может, просто сосредоточенный. Внизу, под вьющейся витиеватой рамкой, была подпись: «Антонина Рушицкая – 1913 г.». Антонина… Ник подумал, что такое красивое имя незаслуженно позабыто, у него не было ни одной знакомой с именем Антонина.