Яна Завацкая - Ликей. Новое время (роман второй)

Он утратил веру в Ликей, но обрел новую.

Он ничего не потерял. Не перестал даже, как ни странно, быть Воином Человечества. Несмотря на то, что сам это отвергает. Он не изменился - точнее, не пропало в нем ничего из лучшего, из настоящего. Он и сейчас живет так же, как раньше - думая за всех. За весь мир.

А я? - подумала Джейн. Я тоже так… А вот Лена - нет. Она живет только для самых близких людей, думает только о них. Но многие ликеиды - и Заслонский, и Моника, и мама, к примеру - тоже только ради ближних, а то и ради себя живут - а на человечество им начхать. Это врожденное, это не воспитывается и даже тестами не определяется. И это не лучше и не хуже - просто люди разные. И ликеиды, и простые.

Она скосила глаза на рисунок Вики. Та, конечно, изобразила самолет. На одной стороне листа - ее, Джейн (что можно было определить по волосам до плеч и черно-белому костюму, который был на ней сейчас), рядом - видимо, себя. На другой стороне - что-то похожее на мужчину.

- Это папа, - пояснила Вика. Самолет летел от них к папе. Все логично. Джейн улыбнулась.

Сзади послышались шаги - Джейн не обратила бы внимания, но шаги показались необычными. Внутри что-то сжалось от дурного предчувствия.

Темная фигура заслонила проход к пилотской кабине.

- Всем сидеть!

Голос был глубокий, зычный, раскатистый. Пассажиры замерли.

- Самолет захвачен! Не двигаться!

Террорист был одет в черное, лицо затянуто шапочкой с прорезью для глаз. Глаза - светлые, серые, белесые брови. Значит, это не южные, подумала Джейн. Местные националисты.

Из кокпита доносились сдавленные непонятные звуки.

Внезапно террорист оказался рядом с Джейн, и прежде, чем она успела что-то понять, грубые руки выхватили Вику из соседнего кресла. Джейн почти успела схватить дочку за рукав, но было поздно. Девочка замерла в руках бандита, словно большая кукла.

Ужас заключался в том, что Вика не плакала. Ее будто парализовало, и лишь расширенные, темные от ужаса глаза выдавали состояние девочки, и еще Джейн видела, что Вика часто и коротко дышит. Бандит прижимал ее к себе за шейку, левой рукой. Казалось - нажмет чуть сильнее, и все. В правой террорист держал небольшой лучевик, медленно водя стволом вправо-влево, палец на спуске.

Кто пошевелится - убью девчонку, - пообещал пообещал громила, зыркая поверх голов. Незаметно, по сантиметру в секунду, Джейн стала приподниматься в кресле. Дальше все должно быть мгновенно. Прыжок-удар-толкнуть ребенка на пол.

- Мама, - пискнула Вика и захрипела - волосатая лапа сдавила шею.

Джейн прыгнула.

Мгновенно разжавшаяся пружина тела вложила все силы в этот удар. Хрустнула под костяшками пальцев разбитая гортань, глаза преступника закатились.

Джейн с силой швырнула Вику на пол, под ноги сидящим пассажирам, крикнув: "Лежи!" Перехватила лучевик из ослабшей руки врага, и наблюдая, как бандит падает, еще успела подумать: в кои-то веки, чуть не впервые в жизни, навыки риско оказались по-настоящему полезными.

Она не видела - в противоположном конце прохода стоял другой террорист. Совсем молоденький, тонкий пушок едва пробивался на верхней губе. И целился в Джейн из лучевика. судорожно сжимая его двумя руками. Поворачиваясь влево, женщина успела окинуть взглядом салон. Засекла вдали еще одну черную фигуру в маске - но перед глазами вспыхнул яркий свет… Как в тире, Джейн автоматически нажала на спуск, а что-то очень горячее уже воткнулось в бок и руку, неумолимо разрезало тело там, внутри. Боли не было совсем, только подкосились ноги. И падая, Джейн подумала - как странно, что боли нет…

Агнию вчера увезли в Соколов Ручей, прямо с похорон. Все уехали, а детей Алексей взял домой, но с ними обещала прийти посидеть Ленкина тетя, баба Ира.

Агния ему вчера какую-то книгу сунула, и вот теперь Алексей вспомнил о ней, разбирая вчерашнее детское барахло. Книга там и была, в пакете с одеждой. Агния, садясь в машину, вдруг вспомнила, вылезла, подбежала к нему. "Вам это надо обязательно почитать!" Алексей повертел книгу в руках. Так он уже ее читал, давно, правда, но примерно еще помнил, о чем речь. Соловьев это был Владимир, "Три разговора", заложенные открыткой, и еще что-то, эссе какие-то.

Девочки как раз играли в куклы - приволокли все барахло в гостиную, на столе у них был замок, а на диване роща. Алексей не возражал, пусть себе играют. Борька в детской, судя по звукам, качался на подвесной лесенке.

Надо бы к Ленке пойти. Баба Ира придет скоро, тогда уж. Алексей вспоминал вчерашнее Ленкино лицо, и ему становилось страшно. Он ее никогда такой не видел. Как она пережила ночь в больнице, одна? Он бы посидел с ней и ночь, но дети…

Без Марии Петровны будет тяжело. Но о Ленке думать - совсем ужас. Страшно, потому что полное бессилие - чем помочь-то?

Алексей открыл книгу, перелистал.

Ну да, помнится еще… пророчества про желтую опасность… приход Антихриста. Чудеса. Всеобщее благорастворение воздухов. Он заметил еще одну маленькую закладку - на этой странице несколько абзацев были жирно отчеркнуты на полях красной линией.

"Он был еще юн, но благодаря своей высокой гениальности к тридцати трем годам прославился как великий мыслитель, писатель и общественный деятель. Сознавая в самом себе великую силу духа, он был всегда убежденным спиритуалистом, и ясный ум всегда указывал ему истину того, во что должно верить: добро, Бога, Мессию. В это он верил, но любил он только одного себя. Он верил в Бога, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитал Ему себя. Он верил в Добро, но всевидящее око Вечности знало, что этот человек преклонится перед злою силою, лишь только она подкупит его - не обманом чувств и низких страстей и даже не высокою приманкой власти, а через одно безмерное самолюбие. Впрочем, это самолюбие не было ни безотчетным инстинктом, ни безумным притязанием. Помимо исключительной гениальности, красоты и благородства высочайшие проявления воздержания, бескорыстия и деятельной благотворительности, казалось, достаточно оправдывали огромное самолюбие великого спиритуалиста, аскета и филантропа. И обвинять ли его за то, что, столь обильно снабженный дарами Божьими, он увидел в них особые знаки исключительного благоволения к нему свыше и счел себя вторым по Боге, единственным в своем роде сыном Божиим. Одним словом, он признал себя тем, чем в действительности был Христос. Но это сознание своего высшего достоинства на деле определилось в нем не как его нравственная обязанность к Богу и миру, а как его право и преимущество перед другими, и прежде всего перед Христом. У него не было первоначально вражды и к Иисусу. Он признавал Его мессианское значение и достоинство, но он искренно видел в нем лишь своего величайшего предшественника - нравственный подвиг Христа и Его абсолютная единственность были непонятны для этого омраченного самолюбием ума."