Александр Етоев - Человек из паутины

– Вот я здесь сижу сейчас, керосиню, а главврач мою жену трахает. – Затем грозно, после секундной паузы, обращаясь неизвестно к кому: – Злые стали люди, недобрые. Конец века, верно говорят – конец века. Одни хапают, потому что блядуны и хапуги. Другие лижут жопы тем, которые хапают, и хапают после них. Третьи пьяницы, эти честные. Эти пьют, и на все им насрать. – Он поднял голову, мутным глазом взглянул на Алика и задумчиво у него спросил: – А что, Чувырлов, может, действительно, так и надо? Пьешь, пьешь – так вот и не заметишь, как конец света придет. Проснешься однажды – а ты уже в ковчеге, на палубе. Здесь чистые, там нечистые, а ты посередине среди каких-нибудь эфиопов.

Негр Алик подавился слюной – так сильно ему хотелось выпить – и поэтому ответить не смог. Семен Семенович повертел зрачками и, приметив на пороге Ванечку Вепсаревича, поманил его непослушным пальцем.

– Я – профессор! – сказал он Ванечке, когда тот подошел к столу. – Профессор, а не говно собачье. Ты вот думаешь, я пьяный, а я не пьяный. Грустно мне, Вепсаревич, грустно. Застрелиться хочется, так у меня внутри погано. Выпьешь? – И, не дожидаясь ответа, Семен Семеныч плеснул в стакан и пододвинул стакан Ванечке. Негр Алик проводил стакан взглядом, и лицо его перекосилось от зависти. Ванечка, как кукла-марионетка, опрокинул стакан в себя, не почувствовав ни вкуса, ни крепости. – Хер ему! – продолжал заведующий. – Хер, а не Нобелевская премия! Мы тебе крылья-то обломаем! – погрозил он неизвестному адресату. – Метил в академики, в лауреаты, а мы тебя, как Господь Икарушку, с неба да и мордой в навоз. Думаешь, – бычьим взглядом Семен Семеныч буравил Ванечкину грудную клетку, – он лечит тебя, хочет тебе помочь? Х е ра! – Он сделал из пальцев фигу. – Наш главный, он на таких, как ты, имя себе делает, капитал. Чем дольше у тебя твои болячки будут держаться, тем выгоднее ему, пойми, – вы-го-дне-е! А я вот сейчас возьму и выпишу клиента из клиники! – Взгляд его из тупого, бычьего сделался вдруг озорным и веселым. – Как ты, Вепсаревич, смотришь насчет того, чтобы выписаться?

– Я готов, – сказал Ванечка. Он, действительно, был готов. Раз Машенька отсюда уходит, то какой ему смысл лежать в этом пасмурном, постылом приюте. Лечить его здесь не лечат, а только морочат голову. Слушать же утешительные слова и день и ночь чесать языком с соседом – без этого он как-нибудь проживет. Словом, больше его здесь ничто не держало. Поэтому Ванечка повторил: – Я готов.

– Всё, уматывай, я тебя отпускаю, – протянул ему Семен Семеныч ладонь. – У тебя глаза правильные. Погоди, куда, а бумаги? – остановил он на ходу Ванечку, когда тот, покачиваясь от выпитого, повернулся и зашагал к двери. – Кто ж тебя выпустит отсюда такого – без бумаг-то? Да и одежду надо сменить на цивильную. Не в халате же ты через проходную пойдешь, смешно!

– А меня? – спросил Алик, справившись наконец-то со слюнотечением. – Я тоже хочу на выписку.

– Тебя? – ядовито сказал заведующий. – Нет уж, дорогой мой, не выйдет. За тебя заплачено за две недели вперед, поэтому лежи и не рыпайся. А не то пропишу тебе пропердол в вену, и будешь ты у меня бздеть горохом до самого морковкина заговенья.

Долгий путь в квартиру Калерии Карловны проходил через приемный пункт стеклотары, известный каждому приличному обитателю Малого проспекта ВО под именем «Три покойника».

Колька как всегда вошел в «Три покойника» со двора, потому что был здесь человеком своим и даже подменял иногда хозяина пункта Феликса Компотова-старшего в трудном деле приема от населения стеклотары.

Сегодня на приемке сидел Глюкоза, на самом деле фамилия была у Глюкозы Хлястиков, но по фамилии его называли редко.

Феликс Компотов-старший лежал на ящиках и читал газету. Газета была старая, в масляных селедочных пятнах и мелких дырочках от сапожных гвоздей, которые таскал сюда килограммами колченогий сапожник Жмаев в обмен на малые дозы плодово-ягодного портвейна. Портвейн приемщикам ничего не стоил, поскольку вся эта сомнительного вида бодяга сливалась ими же по каплям из принимаемых на пункте бутылок в специальное эмалированное ведро с надписью: «Для замачивания бинтов». Пить это бодяжное пойло было, по слухам, небезопасно, местные старожилы-василеостровцы вспоминали даже случаи с печальным исходом, да и имячко свое «Три покойника» приемный пункт на Малом проспекте получил, как поговаривали, неспроста. Но все, что гибелью грозит, сулит, как известно из литературы, также и неизъяснимые наслаждения, поэтому отбою от желающих поучаствовать в этой своеобразной русской рулетке на пункте не было.

– Знаешь, почему с космосом сейчас в мире хана? – Феликс Компотов-старший посмотрел поверх газеты на Кольку и показал ему на ящики по соседству. – А потому что инопланетяне унюхали, что не сегодня – завтра мы им весь космос засрём, как засрали свою родную планету. Думаешь, отчего эта хрень и срань – ну, там, межнациональная рознь, противостояние богатых и бедных, чурок и христиан? Оттого что эти космические поганцы засылают к нам своих эмиссаров, которые воду и мутят, как черт в болоте. Это, значит, чтобы средства, вместо того чтобы в космос вбухивать, мы разбазаривали на гонку вооружений, ядри их мать.

– Фигня, Коля, не бери в голову, – от окошка, где шла приемка, раздался бодрый голос Глюкозы, – это он после вчерашнего такой умный, он вчера конину с водярой смешивал. А от кого это так говном воняет? – Глюкоза шумно потянул носом и высунулся по плечи в окошко. – Эй, дядя Миша, опять тебе невтерпёж? Не ты? Тогда кто? Кто, я говорю, обосрался?

– Это, ребята, я, – недовольно признался Колька. – От меня шмонит. Это я, когда от Карловны к Доценту ходил, в чье-то говно вляпался. Вот. – Он выставил перед собой ногу, и ребристая подошва его ботинка заходила возле самого носа Феликса Компотова-старшего.

Утомленный Компотов-старший нехотя шевельнул ноздрёй. Так же нехотя помахал газетой и усталым голосом произнес:

– Я бы этим гандонам щупальца-то ужо повыдёргивал.

– Ребята, – перебил его Колька, – я тут вот что, типа, подумал. Надо бы, когда Доцента-то из больницы выпишут, рыло пидорасу начистить. А то мы здесь, понимаешь, вкалываем, а он там, понимаешь, на койке кверху жопой отлеживается. Ты вот, Феликс, мужик культурный, газеты читаешь, а ведь денежки эта карга Карелия не тебе, а ему отстегивает. Нет, скажи, только честно, прав я или не прав?

– Лично мне по херу. – Компотов-старший зевнул. – Я с твоей Калерией трудовых договоров не подписывал и горбатиться на нее не намерен. Рыло если надо кому начистить, начистим. Эй, Глюкоза, начистим рыло? Ну, а если за это еще и бабок дадут, тогда начистим чин чинарём, культурно, со знаком качества.