Александр Етоев - Человек из паутины

Николай Юрьевич Воеводкин, шеф, хозяин «Фанты Мортале», вращался в своем импортном кресле против часовой стрелки. Обычно это его успокаивало – приходило на память детство: волчки, карусели, танцы в школьном танцевальном кружке. Но сейчас даже кресло не помогало. Мысли были мрачнее осени. Издательство шло ко дну, как «Титаник» в одноименном фильме. Надо было срочно переделывать перевод, кого-то сажать на текст, и всё это – время! время! – а времени не оставалось совсем. Все попытки загрузить Вепсаревича натыкались на больничную стену: врачи настрого запретили больному всякую редакционную деятельность, а на просьбы и мольбы к маме, чтобы та заодно с кефиром протащила в палату рукопись, несговорчивая Ванечкина родительница отвечала категорическим «нет».

За дальним концом стола горбился переводчик Стопорков, автор злополучного перевода.

– Николай Юрьевич, вы поймите, ведь это же в корне неправильная позиция, – гнул свою линию переводчик. – Ну и что же, что классик. Это у них он классик да у Любимова. А по мне так он писатель из средних. Что-то вроде наших Боборыкина и Павленко. Он даже точку вовремя не умел поставить, поэтому у него все фразы такие длинные. А писать надо просто. Помните, как у Блока: «Ночь, улица, фонарь, аптека»? Вот где ясность, вот где гармония простоты. А то целых четыре страницы описывать куст сирени! Графомания это, а по-современному – «гнать листаж». Я считаю, переводчик за автора не ответчик. Если автор написал плохо, то переводчик в этом не виноват. Это раньше мы занимались лакировкой действительности. Делали из Хемингуэя конфетку. А нынче надо читателю показать все недостатки оригинала. Чтобы автор не больно-то зазнавался. И читатель не считал себя человеком низшего сорта.

– Дмитрий, – поучал его Николай Юрьевич, – это же «Библиотека шедевров», а не какие-нибудь «Секретные материалы»! Вы же знаете, кто у нас в редколлегии. Лихачев, Егоров, Стеблин-Каменский… И при чем тут лакировка действительности?

– Архаисты, все как один. А мы – новаторы. Николай Юрьевич, вы же знаете, у меня своя школа, передовая. Сковороденко, Федоров, Мозельсон… Вы же сами меня когда-то на премию выдвигали. Ведь выдвигали?

– Это Вепсаревич вас выдвигал, вот и довыдвигался…

– А что? Я слышал, Ивана Васильевича уже того?.. В смысле, лишили должности?..

– Никто его должности не лишал. Заболел он, лежит в больнице.

– Боже мой, неужели рак?

– С чего вы взяли, что рак?

– Ну это я так, на всякий случай предполагаю. Значит, не рак? А если не рак, то что?

– Я не знаю, как это называется. Никто не знает, даже врачи. Что-то вроде паучьей болезни. Покрылся Иван Васильевич паутиной, и выскочили у него на теле прыщи… Или наоборот, потом паутина, прыщи вначале.

– Постойте, постойте… Что-то я про такое слышал… Прыщи, паутина… И пауки бегают… ну вроде лобковых вшей.

– Нету у него никаких пауков.

– Нету? Значит, еще забегают. Какой у него период болезни?

– Дмитрий, если вы шутите, то время выбрали неудачное. Нам всем сейчас не до шуток. И вы прекрасно знаете, почему.

– Николай Юрьевич! Ну какие могут быть шутки! Я…

Дверь открылась, и в кабинет заглянула Оленька:

– Толик принес картинки. Примете?

– Давай, – устало разрешил Николай Юрьевич, вытирая вспотевший лоб.

Улыбаясь, вошел худред. Улыбаясь, разложил перед Николаем Юрьевичем работы. Улыбаясь, замер в ожидании оценки руководителя.

С минуту Николай Юрьевич изучал художественный продукт. Затем ткнул пальцем в самый ближний рисунок.

– Это что? – спросил он худреда, нервно дергая жилочкой на виске.

– Логотип серии, – ответил, улыбаясь, худред. – Я сначала думал Аниного дракончика, но работа Чикина мне показалась лучше. Художник…

– Да вы что, с ума все посходили? Художник! Причем здесь художник?! Вы худред, вы оцениваете его работу! Что это такое? Скрещенные меч и посох? Это же буква «хэ». Понимаете, что решит покупатель? Что книги серии все на эту самую букву. Их никто покупать не будет! И мы опять будем… пардон, в заднице.

– Предлагаете оставить дракона?

– Предлагаю? Это вы должны предлагать! – Николай Юрьевич отщелкнул рисунок пальцем и подвинул к себе другой. – Здесь, здесь и здесь! Это же тролли, а у них у всех морды, как у узников Бухенвальда. Кровожаднее надо, чтобы кровь с клыков капала, чтобы человечье мясо с когтей свисало. А принцесса? Где, спрашивается, вы такую принцессу видели? Глазки-щелочки, ножки-щепочки, ручки… тьфу, слов не хватает! Да из-за такой уродины ни один рыцарь меч пачкать не станет, сразу на хер пошлет. А этому вашему мудильяни, – Николай Юрьевич уже тряс над столом очередным художественным творением, – передайте, что мы издательство коммерческое. И своих «Бурлаков на Волге» он пусть в музей какой-нибудь предлагает, а не сюда.

Николай Юрьевич развернулся в кресле и печально посмотрел на худреда:

– Толик! Неужели в городе нет ни одного стоящего художника? Не может такого быть! Вон на Невском сколько их возле Катькиного сада толчется. Сходили б, поговорили, объяснили наши требования, задачи… – Он не закончил, в дверь опять заглянула Оленька. Вид у нее был какой-то взъерошенный, удивленный.

– Приехал! – сказала Оленька таинственным шепотом. – Только это не он. Это… она.

– Как «она»? Какая «она»? А Лапшицкий? Мы дорогу кому оплачиваем? Лапшицкому! Ждали сюда кого? Лапшицкого! Так какого, спрашивается…

Договорить Николай Юрьевич не успел. Из-за худенького Оленькиного плеча, оттеснив секретаршу в сторону, показалось небольшое создание с оленьими стрельчатыми глазами и северными чертами лица. Волосы у нее были черные и волнами разметаны по плечам.

– Здравствуйте, – нежданная гостья твердым шагом обошла стол и протянула хозяину кабинета аккуратные пальчики в перстеньках. – Шамбордай Михайлович приехать не смог. Он… – Она вглянула на посетителей, остановилась взглядом на переводчике, затем внимательно посмотрела Николаю Юрьевичу на переносицу (вернее, так ему показалось: на переносицу. Куда она смотрела на самом деле, знала только она одна). – Он болеет, поэтому не приехал. Медсестра Лёля, его ученица. – И ладонь ее легкой лодочкой нырнула в главредовскую ручищу.

– То есть как это – медсестра Лёля? – опешил бедный Николай Юрьевич. Голос его сделался вдруг обиженным, как у школьника, опоздавшего на раздачу конфет. Еще бы! Ждали Лапшицкого, вместо него приезжает какая-то непонятная Лёля, которая, оказывается, к тому же не просто Лёля, а медсестра Лёля! Усраться можно! Она что, собирается Вепсаревича градусниками лечить? Или пирамидоном? Бред какой-то! Припереться сюда из Сибири, чтобы ставить Вепсаревичу градусники! Притом за мой счет.