Александр Житинский - Голоса

Митя взял Аню за руку и повернул лицом назад — туда, где три избы Кайлов, точно привязанные к пыльной ленте дороги, смотрели им вслед низкими окошками, в которых растекалось ослепительным блеском отражение солнца.

— Ты чего? — спросила Аня.

— Красиво, правда?.. Правильно ты решила — пускай эта курица побегает. Она тоже не меньше меня имеет право на счастье.

— Все равно мы ее съедим со всеми твоими сантиментами, — сказала Аня, и они дружно рассмеялись, разом отодвинув в прошлое минутную обиду, эпизод с кофточкой и окошки деревни, светившие им вслед.

И лес словно тоже почувствовал перемену настроения, встретив их приветливо и не проявив на этот раз недружелюбия. Он показывал свои тайны так, как фокусник достает из-под платка вазы, наполненные чистой водой, — только что ничего не было, и вдруг откроется зеленая полянка с наклоненным столбом света посередине, или пойдет частый молодой ельник, в котором рассыпаны блестящие шляпки маслят, или мох под ногами начнет еле слышно чавкать, и след медленно заполнится ржавой водой, указывающей на близость болота.

Митя ждал встречи со своей березовой рощей — и не обманулся.

Она встала за болотом на пригорке, высвеченная насквозь, трепещущая от света, — чистое чудо. Митя пересек болото, проваливаясь по щиколотку во влажный мох, и взбежал на пригорок. Роща уходила дальше, растворяясь в розовом мягком воздухе. «Митя! Митя!» — позвала сзади, из-за болота, Аня, но Митя не смог отозваться, у него перехватило дыхание. Он осторожно, почти на цыпочках, двинулся вглубь, время от времени останавливаясь и быстро поворачивая голову так, чтобы картина на мгновенье смазалась в глазах, оставив в легком головокружении лишь цвета: белый, розовый, зеленоватый. Митя был в упоении. «Вот, вот что нужно! — повторял он про себя. — Единая, единственная и прозрачная картина… И чтобы голова кружилась!»

Митя искал ощущение для своей новой работы. И кажется, он находил его.

Он лег на траву, перевернулся на спину и пропутешествовал взглядом по стволам, уходящим к вершинам берез. Вершины собирались в одну, а между ветвями причудливыми кусочками были расположены участки неба. Митя переменил точку зрения и посмотрел на себя с высоты облаков. Он увидел маленького человечка в резиновых сапогах, джинсах и потертой клетчатой рубахе. Человек лежал посреди леса на спине, лицом к небу. Рядом с ним стояла плетеная корзина с грибами. Вокруг был лес, ограниченный с одной стороны шоссейной дорогой, а с другой — небольшой речкой, впадающей в реку побольше. Та река, в свою очередь, текла в Волгу. Синяя дымка скрывала местности у горизонта, но здесь Мите удалось рассмотреть пять-шесть городов с торчащими белыми колокольнями, десяток-другой деревень, других человечков на лесных дорогах и среди них Аню с детьми. Это все было Митиной родиной.

«Митя! Ми-тя!»—снова раздался крик, но теперь уже спереди. Митя вскочил на ноги и пошел на голос, все еще не отзываясь.

Впереди вдруг сделалось темнее. Митя подумал, что роща кончается, но это было не так. Он встретил стадо. Коровы, телята и овцы, общим количеством голов в семьдесят, лежали в роще, отдыхая. Коровы, в большинстве своем черные, что и создавало впечатление темноты, были неподвижны, как изваяния. Они лежали среди тонких стволов, подогнув под себя ноги и величественно жуя. Митя подошел ближе и разглядел в стороне пастуха. Это был Анатолий Иванович, их хозяин.

Он сидел, прислонившись спиной к стволу, и что-то говорил коровам и телятам. Анатолий Иванович говорил неторопливо, сопровождая слова плавными и закругленными жестами, совсем не похожими на те движения, которыми он обходился в разговорах с Митей. Митя подкрался ближе и услыхал следующее.

— …Прошлый год артист приезжал, — говорил Анатолий Иванович. — Чудной! Песни пел в лесу, дитем природы меня звал. Он других людей в кино представляет. Я видел… «Ты, — говорит, — Анатолий Иванович, счастливый человек, потому что цельный. А я — сын своего времени… Я тебя сыграть хочу». Это меня!.. Дал я ему кнут, говорю: «Щелкни!» Он замахнулся, покрутил, дернул — только ноги себе обжег. Говорит: «Там звук изобразят технически, щелкать кнутом мне не обязательно. Мне, — говорит, — душу твою важно раскрыть». Во как!.. «Что ты, — говорит, — в лесу делаешь, когда пасешь? О чем думаешь?» Я говорю: «Коровам сказки рассказываю, ни о чем не думаю…» Смеется. Хороший человек, песни пел громко. Кино привезли, там он милиционера представляет, с усами… Сын своего времени — чего это он? Шутил так, что ли?.. Жизнь у него, конечно, хреновая. Все время в чужие души залезать — устанешь…

Митя, уткнувшись лицом в ствол березы, беззвучно смеялся, а может быть и плакал, потому что слезы текли по щекам, переполняли глаза, смывая фигуру пастуха и растворяя ее в черном дрожащем пятне стада. Митя часто моргал, стряхивая слезы с ресниц. «Как устроен мир? Ну, подумай, сын своего времени! Как он устроен? — говорил внутри какой-то настойчивый голос. — Слишком он сложно устроен, Богинов, не для тебя это занятие — разгадывать его загадки. Попробуй разложи его по полочкам и найди там место себе, Анатолию Ивановичу, и отдыхающим коровам, и березам, и молекулам азота и кислорода, из которых состоит этот солнечный воздух вокруг, и своим слезам — капелькам воды с растворенными в ней солями». — «Но я совсем не это хочу разложить по полочкам! Только материю, силы, поля, частицы», — утверждал другой голос. «Э-э! Мир так чудесно устроен, что его не разъять, нужно самому в нем раствориться, стать его необходимой частью и изнутри рассматривать. В чужие души залезать — устанешь».

Митя стер рукавом слезы, повернулся и зашагал прочь от стада. Потом он вдруг остановился, нашарил в кармане сложенный листок бумаги, достал карандаш и, прислонив листок к стволу березы, нацарапал несколько формул — смутный набросок идеи, словно упавшей на него здесь, в березовой роще.

Через несколько минут он нашел Аню с детьми, и они ходили по лесу еще два часа. Митя был молчалив и сосредоточен. Аня ему не мешала.

Вечером того же дня он неожиданно для себя изобразил в своей тетрадке нечто такое, чего сам не понял. Митя лишь почувствовал, что свернул на новый путь, о возможности которого ранее не подозревал.

Митя с головой окунулся в работу и провел несколько дней в светелке, не разгибаясь. Он выходил оттуда на несколько минут, чтобы поесть, принести воды или наколоть дров — выходил с туманным взором, весь оставаясь там, над тетрадкой.

Тетрадка заполнилась выкладками и заметками наполовину. Были забыты и голоса, и противоречивые отношения с окружающей средой, включая сюда деревенских, лес, поле, коров, дрова и печку, и, кстати, все старые методы расчетов, которыми он пользовался ранее.