Александр Житинский - Самарин

Константин Саввич честно пытался постичь психологию зятя. Ему не давал покоя диплом, спрятанный в ящике. Если бы не диплом, все было бы терпимо.

– Для чего ты на инженера учился? – спросил как-то Константин Саввич то ли у зайца, то ли у жирафа.

Зверь выпятил нижнюю губу и посмотрел через зеркало на тестя. Однако вопрос не застал его врасплох.

– Для мировоззрения, – сказал он. – Научное мировоззрение прививает человеку точность и правдивость. Именно эти вещи необходимы в искусстве.

«В искусстве!» – саркастически повторял про себя Константин Саввич, вглядываясь в афиши. Зять докатился до того, что стал играть роль огурца. Никакого творческого роста Константин Саввич не замечал.

И еще внуки. И еще деньги…

Печальный заяц старел. Самарины Константины Саввичи проходили мимо него с чувством правоты и сожаления. Кроме всего прочего, Игорь подорвал веру в искусство, в актеров, в волшебный мир театра. Для Самарина актеры были необыкновенными и воздушными, остроумнейшими и изящнейшими существами – они так мило и легко перебрасывались словами на сцене и на экране, давали интервью в газетах, они позволяли себе, по слухам, менять семьи, чего Константин Саввич не признавал. Все это делало их людьми другого плана и измерения. Слава, успех, деньги, фестивали, вспышки блицей – вот что незримо входило в понятие «артист» у Самарина.

Но с Игорем все было не так. Искусство явно обманывало Самарина. Друзья Игоря по театру с помятыми лицами стучались в двери дома и просили трешку до получки. Их незнаменитые фигуры, непримечательные и даже сомнительные внешности наводили на мысли о деградации искусства. Проще, однако, было отказать им в праве на него, оставив такое право телевизионным и экранным звездам.

Что Константин Саввич и сделал, предпочитая, по своему обыкновению, ясную и четкую позицию.

Не бывает печальных зайцев! Это все выдумки.

– Настя, ты здесь? – шепотом позвал Константин Саввич.

Он прекрасно знал, что она здесь и не спит, но неизменно спрашивал – вот уже сорок лет спрашивал, с тех июльских ночей в Самарине у деда Кузьмы.

Константин Саввич нащупал в темноте край одеяла – пухлый и скользкий атласный край под пододеяльником – отогнул его и влез на высокую кровать. Крахмальная простыня пахла сеном.

Стараясь не дотронуться до Анастасии Федоровны, Константин Саввич повернулся на правый бок и, как всегда, в прорехи истлевшей дранки увидел низкое окно избы деда, освещаемое изнутри керосиновой лампой. Сеновал стоял в огороде – четыре жерди, схваченные крест-накрест другими и увенчанные двускатной скромной крышей. Слева и справа лежала деревня Самарино, где почти все были родственниками и носили ту же фамилию. Дед Кузьма, отец Саввы, сын Ивана. Дядьки Иринарх, Федот, Семен, Михаил. Тетки Ксения и Людмила, племянники и племянницы, братья и сестры, свояки, шурины, девери, невестки, зятья. И все – Самарины.

Константин Саввич гостил у деда каждое лето до той поры, пока не женился. После свадьбы привез показать Настю в Самарино и больше уж не ездил. Дед Кузьма вскоре умер, другие родственники были не так близки, и Самарино стало являться тайно, по ночам, тревожа Константина Саввича запахом дыма и сена, мерцающими в окошках язычками огня, дальними переборами гармоники.

Константин Саввич протянул руку в темноту, и пальцы его безошибочно встретились с пакетиком снотворного, лежащим на столе рядом с кроватью. Стараясь не шуршать оберткой, Константин Саввич извлек таблетку и быстро бросил ее в рот.

– Костя, ты опять глотаешь эту гадость? – пробормотала Анастасия Федоровна.

– Голова что-то… голова… – прошептал Константин Саввич.

Он слегка напряг зрение и увидел, что приоткрылась дверь в избе дядьки Иринарха. Полоска света пересекла крыльцо, разрезала его на две половины, а потом в полоске изогнулась черная спина кошки. Кошка исчезла, а на крыльцо, воровато оглядываясь, выскользнула женская фигура в белом платке. Константин Саввич узнал в ней Анну, дочь дядьки Семена, и вспомнил повторяемые последние годы разговоры о каких-то темных делах дядьки Иринарха и его племянницы. Константин Саввич в подробности не вдавался.

Анна сошла с крыльца и скрылась из глаз, а немного погодя на крыльцо вышел сам дядька Иринарх в исподнем, шумно вздохнул, потер себе грудь кулаком, помочился сквозь редкие столбики перил, зевнул – и снова темь над Самарином, глушь да тишь.

«Мало жил… – вдруг с тоской вспомнил Константин Саввич, и словно волчий вой отозвался из-за леса: – Мало жи-ил!»

Теплый ветер пронес по деревне тонкую ночную пыль, не прибитую туманом, оборвалась с неба косая тень летучей мыши, а глубоко в сене зашуршал, зашевелился какой-то жучок.

Константин Саввич скомкал подушку, уткнулся в нее подбородком и закрыл глаза. Самарино не уходило.

– Ты что ворочаешься, Костя? – спросила Анастасия Федоровна. – На ночь нужно пить теплое молоко, по радио сегодня передавали.

– Вернуться хочу, – сказал Самарин, вновь открывая глаза.

– Куда?

– Обратно в КБ… Поинженерю еще.

– Зачем?

– Надоело баклуши бить, – сказал Константин Саввич, и это было лишь наполовину правдивое объяснение. Главное заключалось в том, что захотелось вернуться к определенности. «В коридорчик захотелось!» – со злорадной горечью подумал Самарин.

– Как знаешь, – сказала Анастасия Федоровна и, помолчав, добавила: – Опять артиста нашего кормить будем? А они и рады…

– Да мне не жалко. С собой не возьмешь, – сказал Константин Саввич и увидел деревенский погост с криво висящей над ним луной и потрескавшиеся серые кресты, среди которых где-то должен был быть крест деда Кузьмы. В прихожей раздался щелчок замка, скрип двери и приглушенные голоса Аллы и Игоря.

– Явился… – сказала Анастасия Федоровна.

– А помнишь?.. – сказал Константин Саввич. – Помнишь ту собаку у деда Кузьмы, она под сеновалом спала, нас охраняла?

– Не помню, – сказала Анастасия Федоровна. – В Самарине, что ли?.. Нет, не помню.

Она придвинулась ближе к Константину Саввичу, потянула пальцами за уголок его подушки и шепнула:

– А не боишься возвращаться?

– Почему?

– Обиды старые, тому не так сделал, того обошел… Люди злы. Двадцать лет над ними стоял, а придешь обыкновенным инженеришкой…

Константин Саввич обиженно засопел, повернулся на спину и уже хотел было что-то сказать, но в открывшемся ночном небе увидел яркую точку спутника чуть правее люстры. Спутник деловито пересекал небо. Его неспешный трудовой путь принес успокоение Константину Саввичу, он только улыбнулся и сказал:

– Инженеришки – они тоже люди.

И вскоре заснул. Снились ему худые самаринские собаки, которых он всех знал по кличкам и голосам. Константин Саввич читал им лекцию о пользе теплого молока. Собаки слушали внимательно и молчаливо. Потом только Константина Саввича стал перебивать одинокий щенячий голос, который нудно скулил в отдалении.