Александр Житинский - Японский бог!

– Госпожа Судо говорит, что вы потратили два часа вашего дорогого писательского времени, – заметил Гусеев. – Чтобы компенсировать потерю, она просит отужинать с ними… Столик уже заказан, мужики! – подмигнул нам Гусеев.

Мы ломались секунд пять. Отказываться было неприлично.

Эх, дорогое наше писательское время! Если бы мы с Ваниным всегда тратили его производительно, то наши карманы трещали бы от купюр, нас знали бы на всех континентах, и красивые зарубежные женщины стояли бы в очередях перед отелями, чтобы попасть к нам на интервью. Но мы слишком любили литературу, потому и имели к тому дню бутылку коньяка в портфеле и неуютную пустоту в карманах. «Человек – не машина, – любил говорить Ванин. – Всех романов не напишешь, японский бог!»

Мы спустились с Гусеевым вниз и подождали японцев в холле. Гусеев успел сообщить, что Судо-сан скромничает, называя себя журналисткой. На самом деле она дочь хозяина журнала, практически его владелица, потому что папаша уже стар. Сейчас Судо с Арамассой, который, по всему видать, ее любовник, путешествуют по свету. Завтра утром летят в Париж.

– Миллионерша, ядрена вошь! – сказал Гусеев.

По лестнице спускались японцы. На этот раз Судо-сан оделась в длинное вечернее платье, стилизованное под кимоно, – черного цвета, с драгоценностями. Ее плечи прикрывала легкая меховая шубка из темного блестящего меха – норка или нутрия – я в таких вещах тоже не разбираюсь. Арамасса-сан был, естественно, в смокинге и при бабочке; распахнутый плащ открывал великолепие кружевного жабо сорочки.

Мишка Ванин с тоской поглядел на свои рыжие полуботинки на «тракторах». Я тоже, признаться, не соответствовал международным стандартам. Но еще хуже выглядел Гусеев. Вид у него был самый затрапезный.

Судо-сан успела наложить на веки какую-то мудреную косметику и, надо сказать, сильно преобразилась в лучшую сторону. Подметая шлейфом мраморный пол, она проследовала к выходу с Арамассой, Мы двинулись в кильватере.

У подъезда «Астории» нас ждала интуристовская «Волга». Мы втиснулись в нее впятером, на что водитель сначала запротестовал, но, узнав, что ехать недалеко, в «Европейскую», смирился.

Смеясь и переговариваясь на всех языках, мы поехали по городу. Шофер дал круг по Исаакиевской. Арамасса щелкал языком и восхищался красотами архитектуры.

– А знает ли госпожа Судо, что в этой гостинице умер наш великий национальный поэт Сергей Есенин? – спросил я. Гусеев перевел и выслушал ответ.

– Она вообще такого не знает, – сказал он.

Сидевшая впереди Судо-сан мигом выхватила блокнотик и занесла туда фамилию поэта.

– Йе-сье-нинь, – тенькнула она, кивнув головой.

Мы подрулили к «Европейской» и прошли сквозь вращающиеся стеклянные двери, причем мы с Мишкой с непривычки сунулись в одно отделение, нас мотнуло, перевернуло, бросило друг другу в объятия и вышвырнуло к бородатому швейцару. Мы ударились об его камзол с галунами, как о скалу.

– Осторожней, товарищи, – пробасил швейцар.

Почему мы поехали в «Европу», когда есть ресторан и в «Астории», – я не понимаю до сих пор. Между тем этот небольшой штрих губительно сказался на событиях того вечера.

В ресторане на втором этаже, куда мы поднялись по лестнице, устланной ковровой дорожкой, нас ждал столик на пятерых. В центре его было установлено блестящее ведерко, из которого выглядывали серебряные мордочки шампанского. Изысканнейшие закуски покрывали стол, обилие рюмочек, фужеров, ножей и вилок потрясало.

У своих тарелок я насчитал три вилки и три ножа – все разных размеров и конфигураций. Будто у меня шесть рук.

На всякий случай я осторожно упрятал лишние ножи и вилки под салфетку, решив, что с меня достаточно традиционной пары.

Гусеев наконец-то оказался в родной стихии. Он развернул меню и принялся выбирать недостающие напитки и горячее.

– Три бутылки коньяка нам хватит, мужики? – деловито спросил он. – Учтите, они пьют мало.

Судо-сан и Арамасса восхитительно улыбались.

– Не стесняйтесь! – ободрял нас Гусеев. – Денег у них до хрена. Фирма не обеднеет. Ну, я заказываю!

И он заказал три бутылки «Отборного» армянского.

– Где вы так хорошо выучились японскому? – спросил я Гусеева.

– Я мастер спорта по дзю-до, – объяснил он.

Судо-сан сидела между Ваниным и мною. Справа от меня был Арамасса, слева от Мишки – Гусеев.

Официант открыл шампанское и разлил его в бокалы.

Далее, в общем, все было как обычно, только на необычно высоком уровне. Мы пили шампанское за дружбу и отношения, тогда еще не очень испорченные японскими милитаристами, пили коньяк за процветание иллюстрированного журнала, коим владела Судо-сан, и за саму Судо-сан, которая на глазах становилась все краше.

Принесли что-то в наперстках – необычайно вкусное. Подали зелень и мясо. Мы с Судо-сан незаметно перешли на английский. Выяснилось, что она училась в Европе и владеет им в совершенстве. Мы с Ваниным не могли этим похвастать, но – странное дело! – отборный коньяк каким-то образом компенсировал нехватку английских слов, так что мы отлично управлялись без Гусеева.

Заиграла в глубине зала музыка, и я пригласил миллионершу танцевать.

– Дансинг? – сказал я с вопросительной интонацией.

Она радостно закивала, рот у нее был еще набит. Судо-сан быстренько прожевала, и мы двинулись между столиков на открытую площадку рядом с оркестром. Я вел японку под локоток, внутри у меня звенели какие-то зарубежные струны; я чувствовал, что зал смотрит на нас.

Мне даже трудно оценить потрясение ресторанной публики в тот миг, когда отечественный молодой человек в поношенном вечернем костюме вывел на танец японскую даму в бриллиантах.

Плавно раскачиваясь под музыку из «Шербургских зонтиков», мы в одиночестве совершили круг перед оркестром.

Тут заиграли что-то быстрое, на площадку повалили новые пары, и мы с Судо-сан принялись скакать как бешеные. Она раскраснелась, ее японские глазки заблестели, я делал немыслимые па… в меня словно бес вселился!.. я никогда не предполагал, что умею так танцевать.

Танец кончился, публика зааплодировала. Аплодировали нам с миллионершей. Мне за храбрость, ей – за демократизм. Я поклонился и повел даму к столику.

Пришел черед Ванина-сана, и он повлек японку к эстраде. Притушили свет, зажглось нечто цветное, и в танцующей толпе замелькали рыжие Мишкины полуботинки, которые вспыхивали в полумраке, как предупреждающие огни светофора.

Судо-сан вернулась еще более возбужденной. «О-о… о-о…» – постанывала она в восхищении, в то время как Арамасса-сан невозмутимо и холодно закуривал «Мальборо». Гусеев дул коньяк.

И снова я, и снова Мишка!.. И какие-то международные слова: то ли «дарлинг», то ли «моншер», и мы уже договаривались с нею о встрече в Париже, на Елисейских полях, куда я собирался вылететь завтра же, следующим за ними рейсом.