Владимир Михайлов - Вариант «И»

Разумеется, транснациональные компании – те из них, чей капитал не был американским, полагали иначе – но сейчас не время было дискутировать. Реваншизм стал укореняться все основательнее, усиливались торговые войны. Россия же, официально никак в эти дела не втянутая (что было, конечно, секретом Полишинеля), почувствовала надежную почву под той своей ногой, которой намеревалась встать – и встала, вновь встала на Ближнем Востоке.

Интересно, что Израиль в то время скромно промолчал, не участвуя ни в вашингтонском плаче, ни в арабском триумфе. Но – как у меня давно уже записано – движение на иерусалимско-московском шоссе (воображаемом, конечно) сразу же стало на порядок интенсивнее.

Вот такие были плюшки.

Надо полагать, эти события и дали толчок российской мысли, придали ей не только ускорение, но и ориентировали в нужном направлении: на юго-восток. Следовательно, отсюда и надо начинать отсчет той марафонской дистанции, к финишу которой мы сейчас (Постучать по дереву!) более или менее благополучно приближались.

Я взглянул на часы. Оказалось неожиданно поздно.

Я не утерпел – снова позвонил в Реанимацию. Мне доложили, что все в порядке. Только вот о Наташе никаких новостей не было. Исчезла, растворилась где-то в Московской губернии. Почему? По своей воле?

Или да, или нет. Полная, как видите, ясность.

Хорошо – и весьма полезно – было бы уснуть. Но я знал, что не получится. И потому, что сон не шел. А еще более – от ощущения, что день пока что не кончен и что-то еще должно произойти.

Да и дел еще было достаточно. Например: следовало, не откладывая, разобраться с охотой, объектом которой являлся я сам. Завтра не должно было произойти никаких неожиданностей. А если меня кто-нибудь все-таки прищучит – это окажется если и не совсем неожиданностью, то, во всяком случае, крупной неприятностью. И не только для меня. Сейчас, когда Наташи не было рядом, собственное земное бытие вовсе не казалось мне вещью столь уж ценной. Но важнейшим продолжала оставаться Игра – а в нашей команде у меня была далеко не последняя роль.

Ну что же – разложим по полочкам, попытаемся подумать.

Эпизод первый: уже на вокзале меня опознали, как Салах-ад-Дина Китоби.

Это было бы мелочью, достойной забвения, если бы не то обстоятельство, что два с лишним года тому назад я действительно побыл недолго в Москве именно под таким именем. Тогда – да и потом – казалось, что никто – кроме двух человек, ради встречи с которыми я тогда и вынужден был приехать – об этом визите не знал.

Выходит – знали.

Вопрос: чего хотел человек, обратившийся ко мне на вокзале? Вывести меня из строя? Или, наоборот, о чем-то предупредить?

Если он был от друзей – почему назвал меня тем, одноразового пользования, именем, а не обратился как к Веберу? Своим моя нынешняя ипостась была известна.

Однако кроме известных друзей могли быть еще и неизвестные, не обладавшие информацией насчет условий моего нынешнего приезда.

Первый икс в системе уравнений.

Дальше: существует ли связь между человеком с вокзала – и тем, кто стрелял в меня после посольского приема? Возможно, это один и тот же человек. Но вполне допустимо и противоположное: совсем другая служба. Ведь устранить меня можно было и прямо на вокзале: скажем, прилепить пластик к такси в последний миг, когда и шофер, и я уже сидели в машине. Видимо, это все-таки разные силы. Примем за данность, что связи между иксами первым и вторым не существует. Я уже раньше отметил, что выстрел был организован плохо, поспешно, что указывало на то, что идея покушения возникла спонтанно, там же на приеме. Официант? Очень похоже. Что я делал на приеме? Только разговаривал. С персом и с американцем. Ну и, разумеется, с шейхом.

Один из этих разговоров и был поставлен мне в вину. Какой именно?

Это – второй икс?

Хотя нет – пожалуй, уже третий. Вторым же следует обозначить носильщика, купившего для меня газеты, одна из которых оказалась с сюрпризом; а может быть, и не носильщик, а киоскер, видевший, для кого предназначены газеты.

Нет, подумал я, перебивая сам свои мысли. Таким путем я ни до чего не доберусь. Нужна другая система. Сперва обозначим всех, кто в моей работе как-то заинтересован, – и в том, чтобы я ее делал, и наоборот – в том, чтобы не смог выполнить. И уже с тех позиций начнем тянуть ниточки к действующим лицам.

Итак: кому я полезен?

Первое: претенденту Искандеру.

Второе: следовательно – и всей его команде, в которую я вхожу – правда, не совсем на общих основаниях.

Третье – сторонникам ислама: потому что делаемое нами идет на пользу не только нам, но и им.

Четвертое: моим друзьям. Их не много, тем не менее они есть.

И, наконец, пятое: всей России. Хотя она в таких случаях, как правило, далеко не сразу понимает, что ей полезно и что – вредно. Нередко же так и не понимает до самого конца.

Вот пятеро, которые за меня – потому что я за них. И, как сказано в суре «Женщины», айяте сто четвертом: «И не слабейте в поисках этих людей».

Это, так сказать, дебет. А что с кредитом?

Против меня:

Претендент Алексей.

Его команда.

Православная церковь в целом.

Весь Запад с нашим другом Америкой во главе.

Палестинцы. Хотя они и мусульмане, но пройдет еще много времени, прежде чем удастся как-то сочетать их интересы со всеми остальными. Я уважаю их; однако объективно – вынужден работать против их интересов.

И, надо полагать, мои личные враги – которых не может не быть, потому что они имеются у каждого. Персонально же – тот, кому поручено выбить из игры Искандера: он знает, что я за ним охочусь – теперь знает, – и, естественно, сам вынужден охотиться за мной.

Недаром написано: (Йунус, айят двадцать четвертый): «Вот, – они злочинствуют на земле без права».

Логично, как будто бы. Но особой ясности не вносит.

То есть, что газету мне всучили не из добрых побуждений – совершенно ясно. Однако – кто? Это мог быть любой из них.

Впрочем – не любой.

Не мог, например, охотник за Искандером: до самого отъезда из Германии я и не знал, что мне придется заниматься его поисками. Тем менее мог предполагать это он. Потому что те, кому я известен в моей подлинной сущности, отлично понимают, что вообще-то это не мой уровень, это уровень контрразведчика средней руки. И если бы не крайняя острота ситуации…

Нет, Охотник – не мог. Еще и потому, что он не стал бы пользоваться таким, прямо сказать, детским средством, предназначенным скорее, чтобы напугать, чем для уничтожения. По сути дела – хлопушка.

Та-ак. Отсюда возможен новый поворот: газету подсунул кто-то из своих, в качестве предупреждения: мол, держи ухо востро, ты приехал не на курорт.

Точнее: не из своих – но какой-то доброжелатель. Потому что своим говорить это нужды не было: они-то знали, что я настроен на игру. А если бы и возникла надобность напомнить – было бы это сделано открытым текстом, как уж между коллегами? Неизвестный доброжелатель, как в старом романе?