Владимир Михайлов - Вариант «И»

– Есть свидетель.

– Кто?

– Я. Устраивает?

– Более чем. Где я тебя найду?

– В нашем посольстве.

– Прекрасно.

Я проводил его до лифта. За него я не боялся: человек этот умел постоять за себя – да и за других тоже. Я познакомился с ним давно, в Германии, где он, правда, был турком; но это уже детали.

Заперев за ним дверь, я поспешил к бочонку. Но не затем, чтобы еще раз наполнить бокал. Тщательно закрыв его, я перевернул бочоночек вверх дном. Нашел нужное место. Нажал. Тайничок открылся. Я вынул содержимое. Вставил дискету в компьютер. Просмотрел. Сделал распечатку. Вложил ее в конверт, конверт спрятал в карман. Вернул дискету на место. И лишь после этого вызвал на связь Реан.

– Что для меня?

Ответили после краткой запинки:

– Пока установлено только, что объект вышел из здания через служебный выход, в сопровождении другого человека, мужчины. Сели в машину. Номер установлен не точно, сейчас работаем.

– Что с операцией?

– Были небольшие осложнения. Подробности – у Иванова.

– Он на месте?

– Нет.

Я не стал спрашивать – где: все равно, не ответили бы.

Вдруг проявилась усталость. Волнительным все-таки был денек. Не вредно бы отдохнуть, а?

Кстати: что это там подсунул мне генерал Филин? Вот и почитаем – пока не требует поэта…

Я достал папку. Лег на диван. И стал читать.

«Совещание, насколько мне известно, не записывалось и не стенографировалось. Генерал собрал нас, кому он доверял совершенно, в частном порядке, в дальней резиденции, куда все мы были доставлены под надежным укрытием от стороннего наблюдения. Пока разговор шел о деле, стол был сухим, чтобы мысли ни у кого не заплетались. Потом уже, обсудив главное, немножко разговелись.

Разговор с самого начала пошел об армии, потому что все приглашенные были людьми военными; в это понятие я включаю, конечно, и военную разведку. Генерал дал вводную. Она была примерно такой: несмотря на все усилия, страна гибнет. Центробежные силы растут. Международный авторитет стоит на уровне удельных княжеств, если только не ниже. Это неудивительно: дипломатия, не опирающаяся на плечи множества людей в погонах, не видна и не слышна даже на расстоянии пистолетного выстрела. Сила начинает прирастать армией, а не чем-то там другим. Армия и деньги – близнецы-братья. Деньги все – у мафии и примкнувших к ней чиновников, начиная с наивысшего уровня. Причем главным образом – за границей. Попытка вернуть деньги в страну добром – провалилась. Вернуть силой – такой силы нет. Опереться не на кого. За рубежами у нас друзей нет, а есть лишь выдаивающие нас и есть злорадствующие. Орел еще жив; но взлететь не может из-за истощения. Экономически Америка закупила большую половину Востока, хотя и Восток, в свою очередь, приобрел немалую часть Америки. Еще несколько лет подобного развития – и мы окончательно будем жить по инструкциям Вашингтона, явным или неявным – все равно.

Мы слушали и только кивали, насупившись: все так и было, как он говорил. Но несмотря на то, что все мы были в немалых званиях и должностях, никто не чувствовал за собой ни силы, ни, еще менее – знания того, что нужно было бы сделать. Все мы разбирались в военной науке; но она тут вроде бы помочь ничем не могла: воевать у нас не было силы – да и желания тоже.

В таком духе мы и высказывались – от младшего к старшему, как положено. Когда дошло до меня (а я по числу звезд был, да и по возрасту тоже, самым заслуженным), я постыдился сказать просто – «Не знаю», хотя, может быть, то было бы самым честным ответом, – но решил высказаться со всей откровенностью, хотя и не так много во мне ее сохранилось за годы жизни и службы при разных режимах и пост-режимах.

– Есть у меня такая теория, – сказал я, раз навсегда приказав себе не бояться того, что вот тут же и сейчас обзовут меня старым маразматиком – на том все и кончится. – Как мы сошли с исторической директрисы – даже не в девятьсот семнадцатом году, но где-то в самом начале прошлого века, так и катились по рокаде до середины восьмидесятых. А потом сообразили, что рокада эта ведет к обрыву, скомандовали «Кругом», и стали выбираться на направление главного удара; но для этого пришлось вспять пройти все, что было уже пройдено после того, как сбились с дороги. И прошли: не только разруху, голод, инфляцию, разгосударствление, сиречь приватизацию, но и буржуазную, как говорилось раньше, революцию пятого года, и русско-японскую войну: только на этот раз состояла она из двух кампаний, афганской и чеченской, результат же был тем же, что и в истории. Прошли – и вот теперь катимся дальше. И наша задача, по моему разумению – зацепиться за тот репер в истории, который установлен в выгодной для нас точке – в той, где мы побеждали. Вот о чем, считаю, надо сейчас думать.

Я полагал, что сейчас все начнут ржать, как табунные жеребцы; весело, однако же, никому не было – промолчали. Может быть, потому, что в то время я командовал Северо-Кавказским округом, а он считался из самых серьезных. Выдержали паузу – и потом Сизарев, генерал-лейтенант, командующий Уральским, спросил:

– Это что же, по-твоему, – нам теперь до Первой Отечественной катиться? До Бородина и Парижа? Не успеть.

– Нет, – сказал я. – Та война шла на нашей территории. Сейчас нам этого не выдержать. И С Бонапартом воевать нам нынче не с руки. Но есть в истории зацепки и поближе.

Генерал первым сообразил. И сказал:

– Вы о турецких войнах, если я правильно понял?

Он к любому из нас обращался на «вы», его обязывало положение.

– Так точно. О них.

– Ясно. Ну, что же, господа симпозиум?

(Любил он при случае ввернуть словечко, чтобы в рамках благопристойности дать понять, что он о нас думает.)

Опять-таки Сизарев задал неизбежный вопрос:

– Где же она – нынешняя Турция?

Я хотел еще подумать, прежде чем ответить, но не успел: свое слово подал генерал Исаков – положил в самый угол стола сильно и точно, такие мячи в игре не берутся:

– Да там; по соседству с той, старой.

– Ирак, – сказал генерал так, что каждый звук прозвучал отдельно, хотя и без пауз – как серия из автоматической пушки.

И все, не закрывая глаз, как бы переключились на внутреннее зрение, вызывая в памяти ситуацию географическую и политическую».

Я ощутил необходимость сделать то же самое: все-таки о давних временах шел разговор, о самом начале века (имею в виду запись, а не русско-турецкие войны), а у меня не столь блестящая память, чтобы обходиться без электронных протезов.

Значит, так: конец прошлого века, Ирак. Страна с режимом, что у нас привыкли, по собственному опыту, именовать тоталитаристским. Я невольно усмехнулся, вспомнив, как иные из наших «голубей» (голубь же, как известно, птица грязная, жестокая и привыкшая жить за чужой счет), голос сорвавшие требованиями о деликатном отношении, и, не дай бог, не применении силы против чеченских уркаганов, грабивших поезда, воровавших деньги, уводивших людей в рабство и все такое прочее, – голубки эти с восторженным придыханием приняли обстрелы и бомбежки, которым Штаты подвергали Ирак: потому что там, мол, фашистский режим, и так ему и надо. Чем отличался иракский тоталитаризм или фашизм от чеченского, миролюбцы как-то не задумывались, вместо того потрясали кулачками и вопили: «Распни его!»