Николай Чадович - Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

– А что это значит? – вновь спросил Костя, хотя и знал, что так вроде бы называется стиральная машина.

– Золотая…

Она и в самом деле была вся как бы золотая – нежная персиковая кожа, волосы того цвета, который принято называть медвяным, сверкающие блестки в прическе, лиф, расшитый канителью и бисером, монисто из старинных монет.

Зрители расходились. Удалялся оркестр, на ходу продолжая играть все ту же мелодию, одновременно страстную и печальную. Только танцоры, отойдя в сторонку, время от времени косились на эту странную парочку.

– Меня ждут, – сказала Аурика. – До свидания. Спасибо.

Костя понимал, что ему нужно сейчас упасть на колени, покрыть поцелуями ее руки, оросить слезами подол юбки, умолять о встрече, извергать уверения в любви, сыпать страстные клятвы, но вместо этого он только таращил глаза и бормотал нечто невразумительное.

А время уходило. Момент, которого он втайне от самого себя ждал всю жизнь, можно было считать упущенным.

И тут ресницы Аурики приподнялись – словно две черные бабочки-монашки взмахнули крыльями.

Ее взгляд, в котором были и золото дня, и бархат ночи, и нежность изумруда, и бездонная чистота бриллианта, вернул Косте смелость и красноречие.

– Давайте немного прогуляемся, – заговорил он быстро и, как ему самому казалось, убедительно. – Я здесь гость. Ничего не знаю ни об этой земле, ни об этих людях. Хоть вы мне расскажите что-нибудь.

– Прогуляемся, – еле заметно кивнула она. – Но только немного.

Букет она оставила себе, а диплом и приз положила прямо на землю, уверенная, что их подберут подруги.

– А куда вы спешите, если не секрет? – поинтересовался Костя.

– Скоро нам всем ехать на обед.

– Вот и прекрасно! Мы тоже туда едем. Вместе и пообедаем.

– Нет, – Аурика покачала головой, и блестки в ее волосах засверкали, как нимб ангела. – Вы поедете в хорошее место вместе с ними, – ее слова относились к удаляющейся гранд-даме, по пятам за которой следовали два мордоворота в камуфляже. – А нас покормят в какой-нибудь забегаловке.

– Это несправедливо! – возмутился Костя. – Я приглашаю вас с собой. Пусть только кто-нибудь посмеет возразить!

– Вам не возразят. – Для столь юной особы Аурика вела себя очень рассудительно. – А у меня потом могут быть неприятности.

– Ну и пусть! Я заберу вас с собой. Совсем в другие края. Зачем вам эта глушь?

– Я здесь родилась, – ответила она просто. – И здесь, наверное, умру.

– Тогда и я умру! – воскликнул Костя. – Прямо здесь! От любви!

Странно, но Аурика не жеманничала, не кокетничала, не отпускала всякие плоские шуточки и даже не интересовалась семейным положением поклонника. Казалось, что она уже давно знакома с Жмуркиным и уверена как в искренности его чувств, так и в серьезности намерений.

– Если вы на самом деле любите, то не станете причинять мне боль, – тихо призналась она. – Конечно, я еще мало понимаю в жизни, но не все, что было сказано здесь сегодня, – правда. Поэтому будет лучше, если мы сейчас расстанемся.

Словно бы в подтверждение этих слов со стороны автостоянки донесся голос Верещалкина, искаженный дрянным микрофоном: «Товарища Жмуркина просят занять место в автобусе! Товарищ Жмуркин, уважайте коллектив! Не заставляйте себя ждать!»

Почти одновременно с противоположной стороны раздался хор женских голосов, дружно скандировавший: «Аурика! Аурика! Аурика!»

– Мне пора. – Она вновь опустила ресницы, и для Кости это было равносильно тому, что в небе померкло солнце.

– Когда мы встретимся опять?

– Не знаю. Пусть нам поможет случай.

– Но я не верю в случай!

– Тогда найдите меня сами. – Она сунула Косте цветок из своего букета – пышную, уже начавшую увядать гвоздику – и поспешила на зов подруг.

Аурика уходила, точно зная, что ей смотрят вслед. Другая не преминула бы воспользоваться этим – и спинку бы выгнула, и головку откинула, и бедрами покачала.

Аурика до подобной демонстрации не снизошла. Походка ее была хотя и легка, но совершенно безыскусственна, словно, кроме нее, вокруг не существовало ни единой души.

Писатели были полны новых впечатлений и вели себя весьма оживленно.

Гофман-Разумов от обжорства просто лоснился, но едва автобус тронулся, сразу принялся доедать чудом уцелевшую лепешку, поскольку та была съедобна только в горячем виде. На шутливые просьбы поделиться он совсем нешуточно обижался.

Урицкий с гордостью демонстрировал домотканый коврик, подаренный ему организаторами праздника. Сделан он был явно наспех, однако среди местной национальной символики присутствовала и шестиконечная звезда Давида, и семисвечник-менора.

Бубенцов с видом знатока нахваливал местных лошадей. Подкову, подаренную ему конюхами на счастье, он молодечества ради вышвырнул в окно автобуса, да так ловко, что подшиб бродившую на обочине курицу.

Хаджиакбаров, встретивший здесь своих собратьев по вере, бормотал суры Корана, хотя недавно в приватной беседе признался, что наизусть знает только две из них: самую первую «Аль-Фатиха», поскольку она употребляется как молитва, и двадцать шестую «Поэты», где прямо сказано, что все сочинители – прислужники шайтана.

Писатели, судившие соревнования по сбору винограда, набили себе такую оскомину, что теперь не могли спокойно смотреть даже на сладкий изюм.

Монгол поменял свой малахай на соломенную шляпу и был очень этим доволен.

Даже раненный в пятку Кырля с воодушевлением рассказывал о том, как сандружинницы на носилках доставили его прямо к автобусу и при этом дважды уронили на землю.

Печален был только Костя. Вернее, не печален, а отрешен. Перефразируя цитату из его собственного варианта романа «Потаскуха», можно было сказать, что в автобусе пребывает только бренное тело Жмуркина, а его бессмертная душа парит над танцевальной площадкой, где пыль стоит столбом, где бешено крутятся юбки, а стройные ножки выбивают дробь из окаменевших грудей матушки-земли.

Верещалкин, по роду своей деятельности призванный заботиться не только о физическом, но и о нравственном здоровье участников конгресса, шутливо подмигнул Косте:

– Не грусти! Найдем мы тебе другую бабу!

– Мне другой не надо, – буркнул Костя и отвернулся к окну, за которым все было голо, сухо и безрадостно.

Едва автобусы с писателями выбрались на шоссе, как к ним стали пристраиваться сзади черные легковые автомобили. Судя по торчащим над их крышами антеннам радиотелефонов, принадлежали они не абы кому.

Довольно скоро вся кавалькада свернула в лес, являвшийся в этих степных краях феноменом столь же редким, как православный храм в мусульманском городе или колодец где-нибудь в самом сердце пустыни Сахара.