Клайв Стейплз Льюис - Кружной путь, или Блуждания паломника

— Неужели Хозяин ничего не может сделать?

— Он не может сделать того, что само себе противоречит. Бессмысленная фраза не обретет смысл, если мы прибавим к ней: «Хозяин может…» Разве не бессмысленно сочетание слов: «…заставить человека свободно сделать то, чего он делать не хочет?»

— Я понимаю. Но зачем же еще загонять его в черную яму?

— Тьму создал не Хозяин, она — повсюду, где волю разъел запретный плод. А что такое яма? Место, в котором есть стенки. Черная яма — это тьма, ограниченная со всех сторон. Да, в этом смысле Хозяин ее создал. Он положил пределы злу. Само остановиться оно не может, ибо предел и форма — благи. Стены ямы — последняя милость тем, кто не дает оказать себе иной милости.

Они прошли дальше иувидели белый скелет, но глаза у него сверкали, и он был обтянут кожей, и любовался собою перед гладкой, словно зеркало, скалой.

— Это Спесильда, старшая дочь врага, — сказал Житель Гор. — Когда вы ее видели на том, кружном пути, она, быть может, походила на трех Бледных Братьев.

Спесильда пела скрипучим голосом, и в песне своей ухитрялась и восхвалять себя, и выражать гнушение всякой плотью.

Джон и Житель Гор прибавили шагу, Виртус заколебался.

— Средства ее дурны, но про цель она кое-что знает, — сказал он.

— Про какую цель?

— Ну… про чистоту… собранность, что ли… четкость. В конце концов, телесные отправления и впрямь мерзки.

— Одно дело — каяться, другое — гнушаться, — сказал Житель Гор. Раскаяние — от Хозяина, брезгливость — от врага.

— И все же, гнушаясь телом, многие спаслись от худших зол.

— Иногда, силою Хозяина. Но не играй в эту игру. Самое опасное на свете — бороться с одним злом при помощи другого. Ты знаешь, что бывает со странами, которые берут на службу чужеземных наемников.

— Наверное, ты прав, — сказал Виртус, — но чувство это очень глубоко во мне. Разве никак нельзя стыдиться своей плоти?

— Сын Хозяина не стыдился.

— Это другое дело.

— Лишь в том смысле, что не только твое, а общее для всех. Неужели никто не говорил тебе, что Матерь Его оправдала навсегда слово «материя»? Поверь и не сомневайся, что ваша страна, столь похожая порою на влажный, дымящийся парник, говорила устами Матери и Девы о смирении раба. Поверь, природа, со всем ее хаосом, который так ранит твою тонкую душу, и чиста, и нечиста.

— Хорошо, — сказал Виртус, — я об этом подумаю.

— И ещё одно ты должен знать, — сказал Житель Гор. — Какие бы добродетели ты ни приписывал Хозяину, гнушения телом среди них нет. Поэтому ваши шутки почти непонятны у нас.

А я спал и видел во сне, как трое идут дальше по узкой полосе земли, огражденной слева горами, справа — болотом. Они о многом беседовали, но, проснувшись, я вспомнил лишь несколько фраз. Через несколько миль после Спесильды они повстречали сестру ее Профанну, и спросили Жителя Гор, излечатся ли от ее влияния Твердолобые и Снобы. Тот отвечал, что теперь это еще сомнительнее, чем прежде, ибо до недавней поры северян заставляли читать записки Языков, и потому, сказал он, «они знали хотя бы столько, сколько те, кто пришел в конце концов к Матушке».

— Почему же они теперь этого не читают? — спросил то ли Джон, то ли Виртус.

— Почему призрак мистера Трутни запер свой дом и ушел совершенствовать атараксию в отеле? Потому что Труд отказался на него работать. Так и здесь, и во всем краю Маммона — рабы их бегут на Север, к картинкам, и господам приходится изобретать машины. Им кажется, что машины эти когда-нибудь заменят слуг, и надежда эта их так пленяет, что они отвергли все знания, кроме технических. Я говорю об арендаторах. Крупные землевладельцы потворствуют им для своих целей.

— Нет, что-то хорошее в этом есть, — сказал Виртус. — Посуди сам: нынешний мир слишком прочен и устойчив, чтобы оказаться чистым злом. Просто не верится, что Хозяин допустил бы иначе изменить всю природу и всю жизнь.

Вожатый засмеялся.

— Ты ошибаешься так же, как они, — сказал он. — Перемена эта прочна и не слишком существенна. Беда нынешних людей в том, что они верят рекламе. Конечно, если бы машины делали именно то, что о них пишут, перемена была бы очень глубокой. Но это не так. Они хотят облегчить труд — и отяжеляют его; хотят подстегнуть похоть — и плодят скопцов; развлечения утомляют их, а попытки сберечь время уничтожили в их стране добрый досуг. Нет, серьезных изменений не будет. А что до прочности — вспомни, как быстро ломаются эти машины. Темные пустоши еще зазеленеют, а из всех городов, которые я видел, быстрее всего придут в упадок железные города.

И он запел.

Когда он кончил свою песню, Джон огляделся и увидел к Югу от дороги множество странных существ. Подойдя поближе он понял, что это люди, но лежали они в таких позах и вид у них был такой, что понять это было нелегко, тем более, что одних закрывала до горла мутная вода, других скрывали камни. По-видимому, они чем-то болели; хуже того — Джон вдруг заметил, как у одного из них отделился от руки какой-то комок и стал жирной, красноватой тварью. Глаза у Джона открылись, и он уже видел яснее, что все эти лежащие тела не то размножаются делением, не то разлагаются на части. Однако они глядели на него, и во взоре их была тоска. Калеку, от которого остались глаза да рот, поила из кубка какая-то женщина, темнолицая, но красивая.

— Идем скорее, — сказал Житель Гор. — Это очень опасное место. Женщину зовут Блудильдою.

Но Джон глядел на юношу, которому она теперь понесла кубок. Он болел совсем недавно, и выглядел хорошо, разве что пальцы были мягче, чем нужно и движения несообразней. Когда Блудильда подошла к нему, он потянулся к кубку, отдернул руку, снова потянулся, отпрянул и стал смотреть в сторону.

Женщина стояла и ждала, глядя на него темными глазами и улыбаясь багровым ртом. Но пить он не стал; и она перешла к другому. Тогда он зарыдал и схватил кубок и цеплялся за него, как утопающий. Потом он опустился в топь.

— Идём! — сказал Виртус.

Женщина приблизилась к самой дороге и протянула Джону кубок; когда же он ускорил шаг, пошла рядом с ним, говоря:

— Я не обману тебя. Я и не притворяюсь, что выпив, ты увидишь свой остров. Я не обещаю утолить надолго жажду. И все же, отпей, тебе хочется пить.

Джон не отвечал ей.

— Да, — сказала женщина, — никогда не знаешь, от какой точки уже нельзя вернуться. Ты не знаешь, погубит ли еще один глоток, или не погубит. Одно ты знаешь достоверно: тебе хочется пить.

Джон снова не ответил.

— Куда тебе сейчас бороться? — сказала она. — Ты устал и ты несчастен, и ты слишком долго меня слушал. Отпей, и я уйду. Я не обещаю вернуться, но если вернусь, не бойся — ты ведь будешь сильнее, и веселее, и сможешь побороть меня.