Сергей Демченко - Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя

Торкает меня, я вам доложу, не по-детски…

— Слышь, а мы это…не в морге? Быстро посмотри, — у меня в чемоданах деньги. Много денег. Это золото партии. Когда я тебя придушу, то набью твою шкуру монетами и назначу визирем. Или колбасником. Ты хочешь быть колбасником, перец? Только купи себе золотые шаровары, понял?

На этот раз уже громовой хохот раздаётся откуда-то спереди.

И не прекращается долго. В дверях стоят смутно знакомые рожи… А-аа, это вы… Убийцы и антихристы! На костёр всех!

— Да здравствует революционное аутодафе! Долой политический произвол сибирских цирюльников!

Где это я видел этих мерзавцев? На ангелов они никак не тянут. На санитаров тоже. Тех я бы узнал, — они всегда в белых этих…как их? Халатах. Страшная догадка пронзает мой воспалённый мозг: да это ж дураки из соседних палат пришли на меня полюбоваться!!! Точно, — Березановка!!! И я, — целостная и бесценная для государства личность, — окружён дураками, как мышь капканами…

…Тихо холодею и испытываю жгучее желание забиться под кровать. Мама… Какие же у них гадкие физиономии, особенно у того, здорового! А губы, — так вылитый негр! Уж не канибалл ли? А может, он просто Нерон?

— Только подойдите, дебилы! — рычу я, приподнимаясь на постели. Етить твою-ууу, — я ещё и привязан!!! Выходит, я ещё и буйный. Одно легче, — не мне их, а им меня бояться стоит. После этого открытия я начинаю командовать:

— Эй, вы! Где сестра, где врач? А ну, зовите! А то встану, на лоскутки порву! Кто тут чистит шляпы? Ты, жирный каплун, принеси мне мою винтовку!

А сам замираю в ожидании, — а ну как не поверят в меня, страшного психа, и набросятся скопом?!

Похоже, они сейчас просто попадают не от страха, а от смеха, на пол. Один из дебилов поворачивается, наконец, к двери, и сквозь похохатывания кричит:

— Малой, иди сюда! Твой папа уже тут шутить изволит.

Через три секунды в «палату» влетает… Господи, своего сына я узнаю всегда!

— Сынок!!!

— Папа, дорогой, ты очнулся! — сын бросается мне на шею, словно мы не виделись лет десять. А может, так оно и есть?

— Сынок, что всё это значит? Что за столпотворение? Кто все эти люди? Подай папе быстренько выходной костюм, мы идём гулять в парк. Где это я?! Ой, найди папины тапочки, мы лучше домой сейчас пойдём, правда? Я заболел или уже умер? Что это за крокозяба справа, вся в бинтах? А я кушать хочу, знаешь? Ты бы папе хоть печенья какого принёс, дармоед! Куда вы меня вообще засунули? Развяжи меня, мой хороший… — вопросы и просьбы летят из меня почище пыли из-под мукомольной машины.

— Папа, не волнуйся. Ты просто после наркоза. Сейчас ты поспишь, и всё пройдёт. У тебя «отходняк», папуль…

— Отходняк?! — я снова покрываюсь холодным потом. — Так я что, — подыхаю? И склеивать ласты ты поместил меня в психушку?! Спасибо, мой родной, побаловал папу! — шиза вновь приударила за мной галопом. Остатки сознания начали нашёптывать, что я несу полную ахинею. Что всё не так уж плохо.

Но я не мог остановиться. Меня несло, и мне дико хотелось буйствовать:

— Развяжите полотенцы, иноверы-изуверцы! Нам бермуторно на сердце и бермудно на душе!!! — моей фантазии не было предела. Вылупив глаза, далёкий — далёкий мой разум на неведомой мне планете тихо шалел, глядя на мои выкрутасы. Мне кажется, он всерьёз обдумывал саму необходимость возвращаться на прежние позиции.

Сын гладил меня по голове, улыбался, утешал и чуть не плакал. Это я видел как бы со стороны. А эта, словно чужая половина, вопила, прыгала на топчане и материлась площадно, силясь вырваться на свободу:

— Ну, гнидозы, твари!!! Я всё равно развяжусь, знайте, и всех тут щас же поубиваю!!!

Рыча, напрягаю внезапно окрепшие мышцы. Вязка начинает страшно трещать. Психи у двери переглядываются опасливо и косятся на выход. Ага, собрались удрать от справедливого возмездия, трусливые твари?!

И тут в палате раздаётся спокойно — повелительное «А ну лёг, дорогой. Тебе нельзя волноваться»… Я подпрыгнул, озираясь: жена! Её голос. Точно, — входит сюда, в дорогих мне руках та-акой огромный шприц…

Боже, да я же в нём целиком помещаюсь! Вместе с лыжами. Чувствуя, что со страху вот-вот вырублюсь, начинаю ныть и канючить, внутренне краснея от стыда и ужасаясь собственных глупостей:

— Милая, они…это. Я не хочу укола. Ты же знаешь, как я боюсь этих уколов… Сделай сперва им, чтобы я видел, что это не больно… А они и часы мои украли…, а когда тот вон помер, он свет в ванной не выключил. Ну, пожалуйста… Купи мне марки, я повезу их к бабушке. «На прививку, первый класс! — Вы слыхали? Это нас!» — Пока я юродствовал, тонкая игла молниеносно вошла мне в руку. Вскрикнув, я услышал ласковое:

— Вот и не больно, правда? Ты поспи, дорогой, и всё будет хорошо.

Я покладисто киваю головой, изображая пряничного паиньку, а внутренне строю кровавые планы самого коварного в мире побега. Им меня не обмануть, я гений, просто почему-то у меня немножко заболел живот, поэтому доктор запретил мне ходить в цирк.

Я вылечусь и убегу отсюда, потому что нельзя мне долго спать без пижамы. Потом вдруг вспоминаю, что на улице дождь, а я без калош… Твёрдо решив эти самые калоши украсть у врача, и прихватить у него пенсне, — я ведь так долго не ходил в кино, а в кино без пенсне не пускают, — я вдруг чувствую, что мне так хочется прилечь на эту подушечку, закрыть глазки…

— Эй, ты, моток ниток! Я тут посплю немного… Разбуди, когда будут жрать носить… ты это…мне…тоже возьми…

Уже засыпая, я твёрдо решил, что проснувшись, обязательно убью Мумию, а по его вонючим бинтам спущусь из Башни Страданий на землю, накопаю червей и убегу с этой красивой медсестричкой- укольшей на рыбалку…

… Судя по ощущениям разбитого в хлам организма, раннее утро. Минуты три лежу с закрытыми глазами. Свет двенадцативольтовых ламп не слишком ярок, но как-то непривычен. Значит, аккумуляторы заряжают исправно. Интересно, сколько уже сожрал генератор драгоценнейшей солярки?!

Грудь как-то странно давит с лёгким налётом болезненности. Как-то тоже ж странно не хватает воздуха. Ранен?! Да откуда? Что-то не припомню я удара в себя пуль…

Справа какой-то шёпот. Гришин и…кто? Слегка размыкаю веки. Видимо, тот солдат с простреленной стопой.

— Иван…

— Да, Босс!

Я открываю глаза. Тот уже без повязок, лицо в розовой, слегка сморщенной коже.

— Ну и рожа у тебя, Шарапов, — смотреть тошно…

— Да, масса Босс! Как скажете, масса Босс! — Гришин дурачится и смеётся как-то облегчённо.

— А скажи мне по секрету, Гришин, — я вчера чудил? — червячок стыда подозрительно нервно крутится в груди, словно у него жутко свербит в маленькой заднице…

— Да уж, было, Босс…знаете ли…, - Иван улыбается как-то смущённо.