Владимир Моисеев - Творчество душевнобольных кошек

Пришло время написать Большой роман.

Я понял, что должен это сделать, в маленькой забегаловке на 42 стрит, куда меня затащил поболтать Герберт Мэтьюз, подающий надежды репортер из “Нью-Йорк таймс”. Полгода назад нас познакомили на одной из окололитературных вечеринок, которые мне приходится время от времени посещать, чтобы напоминать о своем существовании читателям светской хроники. Не уверен, что с тех пор мы обменялись с ним хотя бы парой фраз. Может быть, поэтому мне показалось, что наша встреча не была случайной, и я понадобился Герберту для важного дела. Впрочем, мои подозрения моментально развеялись, когда я увидел, как беспощадно и со знанием дела этот парень разделывается со своим бифштексом. Давно я не видел такого голодного человека.

После второй порции охлажденного дайкири мы разговорились. Наши взгляды на спиртное во многом совпали. И этого оказалось достаточно, чтобы Герберт посчитал меня приятным собеседником и, не спросив разрешения, принялся заунывным голосом излагать бесконечно скучную историю о торговле джутом. По его мнению, события, разворачивающиеся на джутовом рынке, должны были со дня на день сыграть по-настоящему злую шутку со сторонниками государственного регулирования экономики страны. Я, как давнишний держатель облигаций казначейства Соединенных Штатов, естественно, поинтересовался, не пострадают ли от предсказанных им финансовых катаклизмов мои дивиденды?

Герберт опешил и честно признался, что не готов давать частные консультации, поскольку интересуется проблемой в целом, так сказать, макроэкономикой процесса.

Мне стало скучно. Герберт это почувствовал. Недаром он считался у себя в газете перспективным сукиным сыном. Однако его реакция неприятно удивила меня, - вместо того, чтобы добавить в свой рассказ побольше пикантных подробностей, Герберт почему-то обиделся.

Это какое-то наваждение. В последнее время вокруг меня все чаще появляются люди, считающие своим долгом противными голосами резать в лицо правду-матку. Герберт, к сожалению, не стал исключением.

- Килгор Хеминг, вы - самовлюбленный, напыщенный, бессердечный мерзавец, - заявил он, старательно произнося слова, боялся, наверное, что принятое спиртное помешает донести до моего разумения столь свежую и оригинальную мысль.

- Не смейте говорить со мной в таком тоне, - ответил я, помахав пальцем не более чем в двух дюймах от его носа. - Запомните на будущее, я не привык доверять людям, которые по любому поводу берутся обучать меня правилам поведения. Не хотел бы я оказать с вами в одной команде во время большой драки. К тому же вы заблуждаетесь, дружище. Если бы я и в самом деле был таким мерзавцем, как вы утверждаете, то обязательно бы первым заметил перечисленные симптомы. А поскольку за последние десять лет моя способность сострадать ничуть не ослабла (поверьте, я тщательно слежу за этим), остается признать, что вы, как и прочие мои критики, - дуралей и бредотворец.

Герберту мое возражение понравилось.

- Еще! - попросил он.

Бармен немедленно пододвинул к нам новую порцию спиртного. Герберт бережно взял в руки внезапно появившуюся рюмку, внимательно и заинтересованно осмотрел ее, после чего быстро выпил, словно испугался, что бармен отнимет ее, если догадается, что просьба: “еще” относится не к виски, а к моим разглагольствованиям. Я, впрочем, ломаться не стал и решил продолжить свой монолог, тем более, что касался он наиболее интересной для меня темы - меня самого.

- Больше всего досаждают начинающие журналисты. Вы же знаете, что я и сам в молодости не без успеха сотрудничал со многими ведущими газетами. Настоящий репортаж - это потрясающая штука. Мне и в голову не могло прийти, что наступят времена, когда я стану относиться к собратьям по перу с опаской или нелюбовью. Но, Герберт, поймите меня правильно, есть же правила, которые нельзя нарушать! С некоторых пор каждый мой шаг отслеживается журналистской братией, каждое утверждение тщательно и нагло анализируется на предмет обнаружения якобы скрытого в нем тайного смысла, всепланетарной мудрости или высокого примера нравственности… Еще немного и я разучусь безответственно трепаться. А это, согласитесь, ужасно, потому что ставит под сомнение способность заниматься единственным доступным мне ремеслом: разъяснять людям, что перед лицом неотвратимой судьбы, несущей людям страдания и смерть, человек обязан сохранять мужество и достоинство.

И тут я заметил черную кошку, неторопливо пересекающую бар. Бедлам, царящий вокруг, нисколько ее не волновал. Она явно считала себя выше той дурацкой и примитивной жизни, на которую польстились не слишком сообразительные двуногие великаны. Я в очередной раз восхитился природному чувству отрешенности, присущему этим удивительным существам. Этой картинки - бредущей сквозь мерзость мира кошки - оказалось достаточно, чтобы я отныне твердо знал, чему будет посвящен мой следующий роман. Надеюсь, наконец-то, Большой роман.

Мне до боли в селезенке захотелось работать. Прекрасное ощущение. Я неодобрительно посмотрел на Герберта. С ним надо было немедленно, по возможности вежливо, распрощаться, другой преграды по пути к пишущей машинке я не видел.

- Зачем я вам понадобился?

Герберт поднял на меня свои небесно-голубые глаза. Его взгляд был безмятежен и потрясающе честен.

- Вчера мне посчастливилось услышать от одного знающего толк в сенсациях человека, что вы, Килгор, наделены замечательной способностью попадать в неприятные ситуации. И проистекает это, якобы, от присущей вам постоянной готовности бороться со злом в любых его проявлениях. Мне и раньше говорили, что вы большой поклонник этой романтической идеи. В наше время это весьма необычно. Я немедленно заинтересовался вами. Каждому известно, что неприятные ситуации, случающиеся с кем-то посторонним, - самый лакомый кусок для потребителя утренних газет, озабоченного недостатком адреналина в крови. Перед такой приманкой устоять невозможно. Хочу стать вашим биографом, Килгор. Можно? Согласитесь, что репортеру трудно придумать лучший повод заявить о себе.

- Я, значит, буду попадать в истории, а вы эти истории станете освещать на страницах своей газеты?

- Именно! Горжусь, что эта простая мысль пришла мне в голову первому. Разрешите хотя бы изредка видеться с вами в этом баре. Так, без повода… Вот как сегодня: пара коктейлей, безответственный треп, не более того. Никаких обязательств, естественно. Очень хочется оказаться рядом с вами, когда начнется действительно что-то важное. Вы не против?