Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

«Что за мелкобуржуазная болтовня? — Имярек потирает висок свободной рукой. — Он издевается надо мной, он сам написал, а теперь издевается. Почему он меня не убил? Почему не приказал своим убийцам-врачам выписать мне последний рецепт?»

— «И пришло на Землю невиданное похолодание, и наступило морозное утро, — продолжает Бошка. — И вышли люди на берег, чтобы увидеть своими глазами, как рушится старый мир. И пробил двенадцатый час, грянул выстрел, ударил в землю огонь и опрокинулось небо на город…»

Илья Ильич Пригожин был не только мечтателем, но и вполне реалистом. Он полагал необходимым условием прогресса не только полет фантазии, общие рассуждения, повышение культуры, но и практическое воплощение самых отчаянных проектов, хотя бы и в виде муляжей, чертежных схем и уменьшенных моделей. В результате двадцатилетней деятельности его кабинет буквально ломился от всевозможных летательных аппаратов, а точнее, их копий, посредством которых всяк сюда входящий мог представить будущие инструменты захвата космического пространства с целью полной колонизации. По стенам в промежутках между книжными полками висело великое множество плакатов, чертежей и схем. Кроме специальных, поясняющих работу каких-нибудь гравитационно-прямоточных двигателей внутреннего сгорания, здесь были красочные картины будущих невероятных путешествий по далеким таинственным планетам. Выполненные обычной тушью из школьных наборов, они соблазняли пытливый ум тут же бросить земное прозаическое существование и воспарить вслед за изобретателем к иной, полной захватывающих приключений галактической жизни. Илья Ильич Пригожин любил рисовать будущее, и мало того, перенося своих героев на ватман, он воображал себя маленьким гуашевым человечком, бесстрашно ступающим на пыльные тропы великого космоса. Но опять со стороны могло бы показаться, будто он слишком романтическая натура, а на самом деле за всеми этими сказочными проектами скрывалась одна вполне прагматическая задача.

Илья Ильич полагал, что в далеком будущем наука неизбежно достигнет таких сверкающих высот, начиная с которых станет возможным оживление людей, умерших ранее в более темные и неразвитые века. Эта странная идея нашла его еще в студенческие годы и с тех пор беспрерывно владела им, ставя все новые и новые вопросы. Во-первых, грядущее оживление, не отвергаемое фундаментальными законами, превращает смерть человека в нечто похожее на летаргический сон с неизбежным пробуждением в конце. Грубо говоря, будущее оживление возрождает давнюю мечту человечества о загробной жизни, хотя и с предварительным мертвым состоянием. Мысль, противная атеистическому пригожинскому сознанию, чуть было не отвергнутая вначале, но после принятая как вполне безобидная.

Во-вторых, массовое оживление людей неизбежно приведет к катастрофическому росту населения, тем более сильному, чем позже такое оживление начнет действовать. Отсюда возникает вопрос: куда девать такую прорву народу? Здесь-то и обратились любознательные пригожинские очи к синему небу, а точнее, к тому бесцветному пустому пространству, которое угадывается с Земли в ясные темные ночи. Теперь очевидно, что колонизация космоса является самой насущной, не терпящей никакого отлагательства задачей, и Илья Ильич посвящает ее решению все свое свободное время. Стоит ли говорить, какую искреннюю радость испытал Илья Ильич, узнав о полете первого космонавта Земли! В тот же день он возглавил колонну школьников, к которой чуть позже примкнула прогрессивная часть населения Северной Заставы. Эта колонна с радостными криками «Космос наш!» и «Даешь полет на Марс!» в течение пяти часов маршировала по площади между дворцом и полукруглым государственным домом. С балкона государственного дома участников невиданной по своему энтузиазму манифестации приветствовало местное начальство и, как впоследствии шептали злые языки, кричало: «Даешь полет на Солнце!». Однако головокружение от первых успехов вскоре прошло и жители Северной вернулись к обычной жизни с ее прозаическими заботами. Лишь кучка оторванных от населения мечтателей объединилась под непримиримыми знаменами кружка практического космоплавания. Но ни Пригожин, ни его подопечные не могли быть довольны черепашьими шажками в ближний космос. Даже многодневные, или, как их помпезно объявляли, длительные полеты на орбитальных станциях были не чем иным как бултыханием, притом смешно сказать, в атмосфере Земли. Какой же это полет, заявляли самые рьяные сторонники решительной колонизации, это не полет, это ползанье неуправляемых консервных банок вблизи земной поверхности. Илья Ильич успокаивал отчаявшихся, заверяя, что полет к ближайшим звездам уже стоит на повестке дня в какой-нибудь ответственной инстанции. Вспомните, говорил он, разве мы ожидали запуск первого спутника? Немногочисленные соратники Ильи Ильича, школьники младших классов, неопределенно качали головами — ведь многие из них еще и не появились на свет к тому памятному дню.

Однако годы шли дальше, а новейшие космические аппараты в основном осваивали свободное пространство кабинета Ильи Ильича, причем до такой степени, что дальнейшее развитие космической техники на Северной Заставе грозило войти в противоречие с требованиями санитарных норм и противопожарной безопасности. Но, видно, нет на свете силы, способной остановить свободное изобретательство, хотя бы и во имя оживления людей в далеком будущем. Тем паче здесь было еще одно, личное обстоятельство, в котором Илья Ильич никому не признавался и которое на самом деле играло важнейшую роль в его исследовательской жизни. Дело в том, что он надеялся не просто на оживление каких-то там незнакомых, возможно, и уважаемых людей, первейшим делом он мечтал — да что там мечтал, он верил с силой, на которую способен только самый темный религиозный фанатик — что наступит тот благословенный час, когда оживленные научным прогрессом, они с Еленой Андреевной снова сойдутся для счастливой жизни.

В последние годы желание быть с Еленой Андреевной становилось все более нестерпимым, не последней причиной чему послужило возрастающее сходство между матерью и дочкой. Соня, в детстве больше похожая на отца и потому напоминавшая добродушного звереныша, теперь вдруг резко изменилась в сторону Елены Андреевны, особенно некоторыми характерными жестами. Сердце Ильи Ильича на мгновение переставало биться, если он замечал как Соня наклоняет голову, глядя в зеркало, или вдруг за чтением книги поднимет глаза вверх и потянется, заломив за спину руки. Господи, как ему хотелось тут же умереть, чтобы не теряя времени перенестись в царство оживленных людей. Но нет, этого нельзя сделать. Илья Ильич понимал — явись он в далекое будущее, обитатели тех времен тут же спросят его, что сделал он для прогресса, для человечества, для того общего дела, благодаря которому стало возможным пробуждение к жизни. Поэтому жить нужно было до конца, и по-возможности с пользой. И ему ничего не оставалось, как просто радоваться, любуясь дочкой. Когда Соня сообщила ему о своей любви, Илья Ильич вначале обрадовался, все же это счастье, потом загрустил, ему не хотелось оставаться одному, ну а после повеселел, сообразив, что они с Евгением вполне смогут жить все вместе. Он представил, и тут же поделился с дочкой, как через годик-два появится у них внук и Илья Ильич будет его нянчить и воспитывать для будущих космических путешествий. Соня рассмеялась, но к предложению пригласить Евгения в гости отнеслась серьезно.