Феликс Кривин - Хвост павлина

Логически рассуждая, есть земля и небо. Одно из двух. А с точки прения фантастики? Подземные руды окрашивают растения в яркие цвета. Железо золотит листья полыни, молибден разрисовывает лепестки мака. И, может быть, потому краски мира так хороши, что они созданы в недрах земли, и самое яркое небо — то, которое создано воображением подземелья.

Подземное небо — фантастический образ, который как будто хранит воспоминание о небе и о подземелье, но далеко отлетел от того и от другого.

В юмористической повести «Фантастика-буфф» писатель Дауккенс говорит, что нужно соизмерять фантазию с жизнью. Какая жизнь, такая должна быть и фантазия — ни больше, ни меньше. И во всех своих проявлениях фантазия должна быть в точности похожей па жизнь.

Но много ли радости в такой уныло-зеркальной фантазии, которая всего лишь повторяет, дублирует реальность?

Среди «Советов начинающему фантасту» находим такой: «Не используйте фантастику на мелких работах!». Это значит — не разменивайте воображение на мелочи. И еще одно творческое напутствие: «Помните: проезд по торным дорогам воспрещен, проезд открыт только по бездорожью!». Дороги фантастики — пути в незнаемое.

И повестях, рассказах, сказках, притчах, анекдотах Феликса Кривина действуют непривычно-странные персонажи. Они научились отрываться от земного притяжения, время для них — как пространство, по которому они свободно путешествуют. Они способны вообразить, придумать, «приснить» себе любую реальность.

Повесть «Район деревни Старокопытовки» начинается с подчеркнуто достоверного описания: осенью 1941 г. фашисты захватили деревню Старокопытовку, а простой советский школьник Миша Коркин, окончивший пятый класс, стал партизанить. Он действует сначала в одиночку, пускает под откос эшелон. А потом встречает первого партизана. Это довольно странный старик. Представляется он так: «Сократ». Они начинают беседовать, и сразу же обнаруживается различие, разнобой между ними. Они как будто из разных времен.

Миша действует против фашистов. Он попадает в руки полиции. Его ведут на казнь. Но к нему на помощь спешит старик Сократ. Оказывается, все происходящее — только сон Сократа. И вот уже он и Миша — в другом сновидении.

Сократ кочует из сна в сон, он — многострадальный изгнанник действительности.

Миша — верный спутник Сократа, этого неутомимого «снопроходца». Он попадает к древнеримскому императору Нерону. Тот спрашивает, как его зовут. И раздается:

— Миша!

Это сказала Мишина мама. Она будит мальчика, который уснул за столом, положив голову на десятитомник «Всемирной истории». И сразу — все отступает — и древний Рим, и татарское нашествие, и Отечественная война, которая более сорока лет как окончилась.

У фантастики этой повести — реальная основа. Каждое «сновидение» прорисовано довольно реалистически, но откровенно условны, построены на вымысле переходы из одного сновидения в другое. А концовка переводит всю эту фантасмагорию снов и неправдоподобностей в ясное и спокойное бытовое русло. Не фантастические сновидения Сократа, а самый обыкновенный сон пятиклассника Миши Коркина, который начитался исторической литературы.

Феликс Кривин любит соединять в своем повествовании реальность и сон, правду и вымысел, сказание и иносказание. Описанные им предметы, словно тень, отбрасывают второй, иносказательный смысл.

Мы, например, читаем миниатюру «Вулканы». «У вулканов много тепла, которое они спешат поскорее отдать и потому извергают его, обжигая, но не согревая. Теплоту ведь тоже нужно уметь отдать, чтобы благие порывы не стали стихийными бедствиями».

Мы ощущаем здесь двойной смысл. С одной стороны, перед нами вулканы. С другой, чувствуется в них что-то человеческое. И возникает представление о беспокойных, «обжигающих» натурах — они хотят поделиться своим теплом, человеческим жаром, но делают это так неумело, скоропалительно, что несут людям только беду, только бедствие.

Другая миниатюра: «Дятелок». Эта маленькая птичка поднимает такой стук, какого не поднимает большой дятел. Ростом она меньше воробушка, но долбит не какой-нибудь дуб, а пустотелый бамбуковый ствол, и стучит по нему, как по барабану.

И опять наше представление двоится, в «дятелке» мерещится нечто человеческое. Разве мало встречали мы людей, любящих долбить пустоту, стучать в барабан, оглушать пустопорожним стуком.

Идет охота на слонов. В ней участвуют и слоны, уже ранее пойманные, на прежних охотах. Они помогают и охотиться, и воспитывать пойманных слонов, и обучать их, как нужно охотиться на слонов… Охота тем успешнее, чем больше слонов охотится на слонов.

Возникает представление о слонах-«коллаборационистах», охотниках на себе подобных, отступниках от своих, слоновьих интересов.

Страус — птица, он может бежать со скоростью девяносто километров. Почти как автомобиль. Но вот беда — его развивающиеся перья не складываются в крылья.

И снова ассоциация переводит образ в человеческий план: представляется активная и эффектная натура — она способна ко многому, кроме главного — ей не дано взлетать, отрываться от земли… Это птица-пешеход. Никогда не увидит она мир с высоты птичьего полета.

Итак, фантазия, парадокс, иносказание — такова первая черта повествования Феликса Кривина. В каждой логической альтернативе он ищет прорыв к чему-то третьему, непредугаданному. Вторая черта, столь же важная и неотъемлемая, связана с юмором. И рассказе «Веселая профессия» читаем:

«Конечно, юмора всюду много. Юмор у нас всенародное достояние». «Смех, — говорится в миниатюре «Уравнение смехом», — равняет всех — слабых и сильных, робких и смелых, дураков и мудрецов». Это очень верная мысль. «У сильного всегда бессильный виноват», — сказано в крыловской басне. Но — лишь до той поры, пока сильный не осмеян. Насмешка лишает сильного преимуществ, заданной правоты.

Первый человек, который был назван «дураком» и ответил: «от такого слышу», — возвестил, пока еще в самой простой, первичной форме, что можно сравняться с обидчиком. Расквитаться смехом. На протяжении многих веков власть имущие старались насадить иерархию человеческих отношений, делить людей на высших и на наших. Смех легко, шутя и играя, опрокидывал социальные перегородки. Он «снижал» высших и «возвышал» низших, дерзко касался неприкасаемых, брал приступом казалось бы самых неприступных. Смех учит безбоязненности. Одни, — пишет Ф. Кривин, — смехом уничтожают страх, другие страхом уничтожают смех, поэтому в мире не убывает ни смеха, ни страха («Борьба противоположностей»).

И миниатюре «Смешное великое и ничтожное несмешное» говорится о двух людях, родившихся в одно и то же время — о Чарли Чаплине и Адольфе Гитлере. Гений в роли маленького человека и ничтожный человек в роли гения. Чаплин осмеивал Гитлера. Осмеянный диктатор пытался заставить замолчать Чаплина, создателя фильма «Великий диктатор». В этом фильме Чаплин называл его не Адольфом, а Аденоидом, мешающим людям дышать.