Александр Полосин - Армагеддон был вчера

Ты противоречишь себе, старик.

– Постарайся понять. Ваши миры нужны были им, чтобы отправлять в них свои души. А чтобы они, эти миры, не были пустыми, туда поселили вас.

– Но я видел. Видел, как они смотрели на меня. Как на невероятное чудо, Божье откровение.

– Человеку свойственно создавать себе кумиров. Что-то, что выше, чем он сам. Поверь, я сам был человеком, но давно уже стал частью этого мира, потому и не исчез. А то, что происходит сейчас… Похожее уже было однажды. Вы сменили тогда языческих богов. Многие из них согласились стать одними из вас. Даже бог войны. Но тогда всё просто изменилось. А сейчас… остались только жалкие источники, приходящие от них. Как вот этот, скорее всего, из какой-нибудь церквушки в лесной глуши. Но скоро и эти источники иссякнут. А что будет потом, я боюсь даже представить…

Он продолжал ещё что-то говорить, но я не слушал. Боль внутри расширилась. Я бросился к выходу. Перед глазами замелькали ступени, а факелы слились в сплошную желтую полосу. Но что-то важное осталось там внизу. Будто я вырвал часть себя и оставил лежать там, на каменных плитах. Нет, это не может быть правдой. Безумный монах всё придумал. Так не может быть! Я должен дойти до Него. Должен.

Холодный ветер забил лёгкие. После чудесного света от ран и усталости не осталось и следа. Крылья вновь легко взметнули сильное тело. И в несколько взмахов я был уже далеко от этого чудесного, и вместе с тем ужасного места.

И снова потянулся внизу унылый серо-чёрный пейзаж. Мрачные руины и болота с их смрадным туманом. Мерное гудение часто сменялось тяжёлым громыханием. Небо будто проседало и готовилось в конце концов обвалиться. В багровых отблесках я стал различать знакомые места. Даже Хаос слабо изменил их. Когда-то я также летел здесь к Нему, чтобы выполнить Его волю. Объяснить глупым и несчастным смертным, что и как нужно делать… А теперь безумный монах говорит, что они наши хозяева и что всё это из-за них. Не может быть, ерунда! Я приду к Нему, и Он всё объяснит. Да, Он добрый, Он объяснит.

В полумраке впереди стало угадываться необычное облако. Всё верно, тогда я тоже сперва принял его за облако, неземное и воздушное. Сейчас же оно казался чёрной тучей, начинавшейся у самой земли и утопающей в кровавой вышине. Да, это был он, Храм. Церковь монаха казалась по сравнению с ним жалким курятником. Чем ближе я подлетал, тем огромнее становился Храм.

Когда он заслонил собою полмира, стали видны детали. Шпили и купола, минареты и арки, колонны и карнизы, статуи и барельефы. Всё в удивительном хаосе и необычайном порядке, всё как будто безвкусно, и вместе с тем прекрасно, не окончено и в то же время совершенно. Единственно, что можно сказать о нём с уверенностью, – он огромен, подавляюще, непостижимо огромен. Настолько, что невозможно представить.

Но то, что случилось, не минуло и его. Многие шпили и купола обвалились, а окна и витражи зияли чернотой. Я влетел в ближайшее окно с надеждой увидеть тот же свет. Но внутри была тьма. Лишь постылые багряные отблески проглядывали из многочисленных окон. Незримая нить привела меня сюда, где раньше я почти физически ощущал Его присутствие. Но здесь лишь пустота и тьма. Как и у меня внутри.

И оборвалась нить.

И я в ужасе, тоске и страдании закричал:

– Господи, за что?! Почему мы вдруг стали тебе неугодны?

Слёзы хлынули горячим потоком, а я поднимался всё выше и выше. И вдруг

мириады голосов заговорили со мной. Мириады мыслей пронеслись в мозгу. Мириады чувств я ощутил разом. Я ослеп, оглох, а тело отказалось повиноваться и бессильно рухнуло вниз.

Но я не помню удара. Я лишь вдруг увидел свет. Свет первого дня творения. Из света вышел мой добрый учитель и друг, погибший ещё в Первой битве.

«Это Он», – мелькнула ужасающая мысль. Только я, в своём ничтожестве, могу воспринять лишь одну из его частичек. Ласковым, полным любви голосом учитель сказал:

– Смирись, сынок. Мы больше не нужны им. Они повзрослели и сами теперь могут продолжить свой путь. Им не нужен рай или ад. Они бессмертны. Они идут к Нему. А Он их ждет. Уже очень давно ждет…

Я очнулся и поднялся, не обращая внимания на вывихи и переломы. Спасибо.

Я понял, зачем. Теперь я знаю, что мне делать. И мой меч знает. Рукоять удобно легла в трещину, а острие нежно коснулось груди.

Я иду к тебе, Господи!

Вязкая молочно-белая пелена укутывала город. Я стоял на балконе и видел, как навстречу ползет неотвратимый, ощутимо тяжёлый, пугающий монолит.

Туман с неторопливостью опытного гурмана поглощал мир. Всё тонуло в нём: дома, деревья, люди, звуки. Даже мысли бесследно растворялись, как в серной кислоте. Куда бы ни направил взгляд, везде этот проклятый мутно-белый цвет – завеса, сквозь которую угадывались ускользающие, смутные очертания исчезающих предметов. Казалось, город, а может быть и весь мир, попал в один огромный желудок, и туман, подобно желудочному соку, медленно разъедает всё сущее, переваривая его... во что?

А если это и есть настоящий Апокалипсис? Не детские сказки с огнём, потопом, шествием мертвецов и низвержением в преисподнюю, а ужас спокойного, будничного прекращения существования. Конечного, тотального небытия. Ведь если вдуматься, даже Ад даёт какую-то надежду, по крайне мере, ты осознаешь там свою самость. Быть же вот так – разъеденным, расплавленным, уничтоженным навек… что может быть хуже? Потерять свою душу, сущность... навсегда.

Тем временем неумолимая холодная стена приближалась. Вот уже первые щупальца тумана подбираются ко мне. Они ласкают мою кожу, как кошка поглаживает мышь перед последним актом смертельной игры, пробираются глубже, поражая тело могильной стужей. Туман не торопится, нет. Зачем? Впереди у него вечность, пусть даже она укладывается в одно биение пока ещё живого сердца. Туман обволакивает, молит слиться с ним, стать частицей вечного покоя.

– Вот вам, смертные, нирвана: блаженство, избавление от терзающих вас мыслей и страстей. Растворитесь, влейте свою жизненную силу в меня.

Но нет, я лично так просто не сдамся! «Я – есмь!»

– А надолго ли? – шепчет вкрадчивый голосок. – Что ты такое, человечек? Песчинка, камушек, перекатываемый волнами Мироздания из одной жизни в другую. Сколько их ты прожил, а как был пылью, ничем, так и остался – ценность твоя ничтожна.

– Пусть так, но я мыслю, чувствую! Это уже повод, для того чтобы быть.

– Всё равно – час пробил. Мир ваш был задуман мной, как изысканное блюдо, одно из многих. Участь его предрешена. Ты лишь один из бесконечного сонма ингредиентов, придающих ему пикантность. Впрочем, ты забавен, возможно, я продлю твоё существование. На некоторое время.