Сборник - Важнейшее из искусств

– Так это я тебя вспоминал? – стал смутно припоминать я свою странную реакцию на слово «леший».

– А кого ж еще? Меня, родимого, режиссера своего, – довольно подтвердил голос.

– Режиссера?

– Ну, едрить-еттить, ты совсем, Кандид, замолчунился, отходить пора. Я уж переключил. Режиссер – это тот, кто кино делает! Это слово хоть помнишь?

– Помню, – кивнул я. – Недавно вспомнил.

– Правильно! Это святое!

– Значит, все-таки все это неправда? – искренне удивился я, хотя такие подозрения у меня и раньше возникали. – Значит, это все-таки кино?!

– А вот на этом восклицании я остановлю своего любимого актера! – произнес он с нотками торжественности в голосе. – Кончилось кино, про которое можно было сказать так, как сейчас неосторожно воскликнул ты. Больше нельзя поставить знак равенства между понятием «неправда» и понятием «кино»…

– Вспомнил, вспомнил! – перебил я торжественную речь, напомнив ему его же знаменитую максиму: – «А правда в том, что правду жизни может выразить только искусство». – Она действительно сама вдруг выскочила из памяти, и я не смог ее удержать в себе.

– Мой ученик! – гордо улыбнулся он. – Все верно, но я не совсем о том, о чем говорил тебе раньше… Прежде наше с тобой искусство только верно или неверно выражало жизнь, а теперь оно становится жизнью или искусством жизни…

– Я ничего не понял, Леший, – честно признался я. – Если это только кино, то сейчас же верни мне Наву! Где она?

– Я понимаю, что ты слишком возбужден, что к тебе еще не вернулась память, а с ней и способность нормально соображать. Но ты все же попытайся слышать то, что я тебе говорю.

– И что ты говоришь?

– А говорю я, что кино – это жизнь, а жизнь – это кино…

– Ну да: «Жизнь – театр, и все мы в ней актеры», – процитировал я еще одно воспоминание.

– Ты не представляешь, насколько близок к истине, – серьезным и даже чуть усталым голосом, нет – голосом утомленного гения произнес он. – Все дело в том, что в том театре режиссер слишком долго берег свое инкогнито: он и сам забыл о своем режиссерстве, и актеры стали сами себе режиссеры, и начался полный бардак, в котором нет искусства, а есть лишь бесконечное хамское шоу. В нашем с тобой, Кандид, кино есть режиссер… И его кино – это жизнь.

– Какую-то хренотень ты несешь, Евсей, – вздохнул я, не в силах постичь его гениальности. – Словомудию, которая недоступна простому лесному дикарю… Ты мне попросту скажи: вернешь Наву или нет?

– Да, – вздохнул теперь и он, – потерять разум гораздо проще, чем вернуть… Вижу, что отупел ты, Кандид… Не в моих силах вернуть или не вернуть Наву твою. Как по жизни положено, так и будет. Жизнь – кино, кино – жизнь, – продолдонил он.

– Значит, не вернешь, – понял я. – Тогда какого хвоща ты сюда явился?

– А вернуть то, что тебе принадлежит. Мне чужого не надо.

– И что же это?

– Да память твоя, Кандид, и, следовательно, личность. Я их временно притушил, теперь возвращаю – живи и радуйся, если сможешь… И еще я всегда благодарю актеров за работу, когда завершаю съемки. Разве ты забыл и это?

– Помню, – вынужден был признать я.

– Вот я и благодарю тебя! Я вне себя от восторга: с какой самоотдачей ты провел роль! Ты был воистину Молчун, а не Кандид. Так не играют, так живут!… А особенно мне понравилось, как ты прижучил этих самодовольных гиноидов! Блеск!

– Каких таких гиноидов?

– Ну, псевдотеток этих, Хозяек якобы… – нетерпеливо расшифровал он элементарное. – Гиноиды – это андрогины по женскому типу.

– У нас в лесу таких слов не знают, – проворчал я.

– Ох, тяжело с вами, лесовиками дремучими! Скорей бы ты уже восстановился! Все это мы с тобой при подготовке к роли изучали вдоль и поперек!

– Серьезно? – удивился я.

– Очень серьезно!… Андрогины – двуполые существа, которым для размножения не нужна особь противоположного пола. Мужское и женское у них находится внутри каждой особи. Принципиально возможны андроиды – двуполые псевдомужчины и гиноиды – двуполые псевдоженщины. Ты имел дело с гиноидами.

– Как ни странно, понял, – честно признался я. – И чем же я их ужучил? По-моему, это меня они и ужучили, и отпресмыкали…

– Зри в корень, родоначальник нового кино! – усмехнулся он. – Они мнили себя Хозяйками, именно с большой буквы Хозяйками Леса, они умеют делать мертвое живым, а живое мертвым, они умеют трансформировать один вид живого в другой, они все умеют, но танцевали-то и пели под твою, Кандидушка, дудочку! Я буквально пластом от смеха лежал, наблюдая, как они слово в слово повторяют текст Первоисточника и движутся именно так, как представлял это ты, а ты представлял совершенно адекватно сценарию и Первоисточнику. Они жили так, как велел ты! Пойми, не играли, а жили! Они не забудут роль с окончанием съемок – теперь это часть их жизни, часть памяти, личности, жизненного опыта, с этим они станут жить дальше.

«Зануда, – поставил я диагноз, потом уточнил: – Пиявочный зануда…»

– Значит, это я заставил их утопить Наву? – понял я.

– Обязательно тебе надо все опошлить! – добродушно возмутился Леший. – Что за дурацкая актерская манера?

– Не увиливай от ответа! – взревел я. – Если бы я не вел их по тексту, то Нава была бы со мной?

– Фу, какой ты нервный, – посетовал Леший. – Но я тебя понимаю. Ты сам прикинь: тут все предопределено, в лесу твоем, – женщин нормальных конечное и уменьшающееся число, а мертвяков, их отлавливающих, увеличивающееся. Вскорости настанет время, когда все женщины будут отловлены. Так что Наве твоей никуда от трансформации не деться. Раньше или позже… К тому же мамаша ее явно вела прицельный отлов: не за тобой же мертвяк приходил к месту падения вертолета, и в деревню мертвяки зачастили, если ты обратил внимание. Так что днем раньше, днем позже… Не парься, Кандид, ей сейчас хорошо, а будет еще лучше. Ну, что ты ей мог дать? Тебе ж Город был нужней, чем Нава. Тебя ж предупреждали, что это опасно, а ты пошел…

– Это ж твой сценарий меня толкал! – воскликнул я в оправдание.

– Сценарий, конечно, вел, – легко согласился режиссер, – и я ему помогал, но если б твоя душа сама не рвалась, то никакой сценарий… Бывают в нашей профессии такие случаи… Твой не из их числа… И потом, ты ж не нормальный мужчина в некотором смысле.

То есть? – удивился я. – Ну, покалеченный был, однако…

– Хочешь сказать – не исключал возможности?… Нет, Кандид, это явно вышло бы за пределы образа и опоганило его, образ Молчуна-Кандида, я не мог этого допустить. Так что все произошло вовремя и правильно. Искусство всегда право, ибо вечно, а гормоны – это вспышка спички на ветру вечности. Искусство верно оценило твою сущность, ведь ты, Кандидушка, андроид, а не мужик.

– Как это? – Мне стало страшно – чего еще этакого я про себя не знаю? Может, лучше и не знать?