Сборник - Важнейшее из искусств

– Если б были одни твои слова, не поверил бы, но у меня есть глаза, уши и голова: Слухач долдонит, мужики из леса приносят, из Выселок тоже говорят… Если одно с другим соединить, то твой рассказ живьем на это ложится. Получается, что Слухач не такой уж мусор по ветру несет.

– Получается, – согласился я.

– Что делать будем? – спросил Староста.

– Ты – староста, – напомнил я его руководящее положение.

– А ты правду принес, ты первый, кто живым от… них… вернулся, и еще ты мертвяков умеешь убивать. Никто не умеет, а ты умеешь. Ты их не боишься. Это сразу чувствуется… Тебе народ поверил, я знаю. И я по глазам твоим вижу, что ты знаешь больше, чем мы…

– Больше я знать не могу, я многого у вас не понимаю и о многом даже еще и не слышал, – отверг я зарождающийся культ своей сомнительной личности.

– Ты смотришь еще со стороны, поэтому видишь лучше, чем мы. А станешь, как мы, перестанешь видеть.

– Ладно, – сказал я. – Мы еще долго можем перепихивать необходимость решения друг другу. Давай о деле.

– Давай, – с готовностью согласился Староста.

– У нас с тобой невелик выбор, – констатировал я. – Вариант первый: оставить все как есть – пусть все будет, как будет. Вариант второй: воспротивиться тому, что делают с нами, и попытаться себя сохранить. Вариант третий: не тянуть гиппоцета за хвост, а пойти к Хозяйкам и пройти Одержание всем и сразу.

– Страшно тебя слушать, Молчун, – вздохнул Староста тяжко. – И на самом деле было лучше, когда ты молчал… Да уж былого не воротишь… Все верно, хоть и страшно. Говори дальше.

– А что говорить? – пожал я плечами. – Сначала надо решить, какой вариант жизни выберем, а потом уж говорить.

– Какой же ты быстрый, Молчун! – возмутился Староста. – Это ты так можешь – молчать-молчать, а потом вдруг решить, а мы так не можем, нам надо раз поговорить, другой раз поговорить, покатать орешки во рту, а уж потом и разжевывать. А то и выплюнуть, не разжевывая, если горькими покажутся.

– Ну, катай свои орешки, Староста, – кивнул я. – Только если с каждым мы начнем эти орешки катать, то и выбирать ничего не придется – первый вариант сам осуществится. Вас много, а времени мало.

– Собрание надо собирать, – возникла из дверей Лава в обнимку с горшком, полным ягод. Хотя нет – уже не совсем полным – ее губы блестели от разноцветного ягодного сока, а лотос она воткнула в волосы.

До чего ж прекрасны эти юные существа!…

– Да бережет тебя лес, Молчун, очень вкусно! – поблагодарила она.

– И твоя каша была замечательная, тебе тоже доброго леса, – ответил я. – Ты уж меня прости за вчерашнее, устал я…

– А-а, – легко отмахнулась она от прошлого. – Ветер дунул – унесло… Собрание, говорю, собирать надо да решать вместе, а то, как пойдешь ты от нас к Колченогу, а от Колченога к Хвосту, а от Хвоста к Кулаку, у тебя шерсть не только на носу вырастет, а весь шерстью покроешься. А потом и облезешь от старости. Знаю я их…

Я их тоже знал…

– Дело говоришь, Лава, – похвалил я.

Она довольно зарделась.

– Молодец, дочка, – возгордился и Староста. – Ты давай беги к Слухачу, пусть травобоем площадь побрызгает, народ пока поест с утра, и соберемся. Ты от Слухача пробеги по всем и позови…

Лава сунула еще горсть ягод в рот и отдала горшок мне.

– Ты сам поешь пока, Молчун, у тебя ж теперь некому готовить, а я побегу.

Вжик – и нет ее, скрылась в траве, только ветерок пронесся.

– Некому, – согласился я вслед ветерку и отправил в рот пригоршню ягод.

Почему-то, когда собирал, в голову не пришло самому поесть. Кто ж спорит, ягоды – это всегда вкусно. А цветы – красиво… А женщины – это боль в душе, то сладкая, то горькая… Без которой жить не хочется.

– А-а, Молчун тут, – раздался скрипучий голос Старца. – Моими тропинками ходишь, к Старосте пришел завтракать. Теперь так и будет: на завтрак к соседям, и на обед к соседям, и на ужин к соседям, а они от тебя самое вкусное прятать будут и подсовывать невкусное – или недобродившее, или перебродившее, как ты мне, Молчун, подсовывал.

– Да ничего я тебе не подсовывал, старик, я всегда еще спал, когда ты приходил.

– Не ты, так Нава твоя подсовывала, – проворчал он. – Один раз только я успел твою кашу съесть – ох вкусная была! – так она на меня рассердилась. Любила она тебя, Молчун, не уберег ты ее… Теперь, как я, будешь по домам ходить, а тебе будут подсовывать…

– Знаю, что не уберег! – огрызнулся я. – Знаю, что любила!… Обязательно пальцем в ране ковырять?

– А в ней все время надо ковырять, чтобы не забылось, а то повадишься жен терять, не напасешься на тебя жен-то… – хихикнул ехидно Старец.

– И ничего мне не подсовывают! – оборвал я его и протянул горшок с ягодами. – На, ешь…

– Ягоды, – заглянул в горшок старик. – Удружил… Ягоды я и сам могу собрать, целый день хожу по лесу и ягодами рот забиваю, и ты, Молчун, будешь ходить. И побеги бродилом поливать будешь, как пацаны. Я в дом за нормальной едой прихожу, женщиной приготовленной, потому что в этой еде мужская сила хранится…

– Собрание у нас сейчас, старик, – сказал Староста. – Ты поспеши на площадь-то, а то старые ноги долго ходят…

– Ноги долго ходят, – хихикнул Старец, – да язык быстро летит… Кашу давай!… Или похлебку давай!… Где твоя хозяюшка?

– Народ на собрание собирает, – ответил Староста.

– Это правильно, – одобрил Старец. – Народ пусть собирает, а Молчуну ее не давай, не знает он леса и ее потеряет. Он же к тебе не просто так пришел, я же чую… Без жены очень плохо… Только он детей женам делать не умеет, никудышный он муж, и ты ему дочку не отдавай!…

– Пошел я, Староста, – встал я. – На площади встретимся… А ты пока орешки погоняй…

– Какие орешки? – встрепенулся старик.

– Не по твоим зубам! – вдруг зло ответил Староста. Редко он вслух злился.

Первым из нашей компании на площади оказался я, наблюдая, как народ собирается, потом ко мне присоединилась Лава.

– Уф, всех позвала, – сообщила она довольно.

– Молодец, девочка, – улыбнулся я.

Она слегка нахмурилась и покосилась на меня. Что-то ей не понравилось. Но мне было не до девичьей психологии: я думал, что народу скажу.

Трава еще дымилась от травобоя, а площадь уже была полна. Не у одного меня, похоже, голова болела да душа ныла. От правды редко покой приходит. Некоторые пришли с горшками в руках, дети подхныкивали, до конца не проснувшись. Слухач с удовольствием на лице капал по капельке травобой на отдельные стебельки травы и радовался, как ребенок, когда попадал и стебелек скукоживался.

По площади перекатывался бурчащий бубнеж, словно в животах у всех урчало. Может, и урчало, но не так же громко. Я понимал уже, что слышу мыслительный процесс социума по имени деревня.