Сборник - Важнейшее из искусств

Еще одно долгое мгновение он просто не мог заставить себя потянуть роль дальше. Но пауза ширилась, недопустимо вспухала; слова уже стали не нужны, реплики кончились, демиург поодаль замолотил кулаком воздух: давай, мол, давай! – и Юра наконец решительно расстегнул ширинку и спустил штаны.

Юрковский пригубил из своего бокала. Покатал вино во рту, проглотил. Посмотрел бокал на просвет. Лицо его было исполнено тихого довольства.

– Какой сладкий, – томно сказал он.

Быков поскреб себя по голой волосатой груди. На грудь загодя побрызгали водой, чтобы казалось, будто Быков весь потный.

– Удачно получилось, – чуть брюзгливо сказал он. – Буквально в последний момент, завтра уже старт… Теперь будем этого петушка хором харить всю ходку, до самого Сатурна. Ай да Иван! Услужил! А коли вы как всегда, то и мы как всегда…

Он наклонился, вынул из кармана лежащей на полу куртки бумажник, порылся в нем и извлек странно маленькую да узенькую по нынешним временам, марганцового цвета советскую, с профилем Ленина, четвертную и, обернувшись, протянул в сторону Ивана; тот, широко улыбаясь, стоял у окна. При виде денежки он торопливо шагнул к Быкову. Взял, сложил пополам и бережно уложил в нагрудный карман.

– Рад стараться, Алексей Петрович, – сказал Иван. – Служу, так сказать, Советскому Союзу.

– Снято! – победно гаркнул демиург.

Вышли они из здания вместе, но сразу рассыпались. Иван, гадливо смерзшийся лицом, будто нес опорожнять парашу, вяло помахал рукой и торопливо нырнул в свой «сааб». Рванул с места, размашисто харкнув из-под протекторов снежной слизью. Угрюмый Быков, пряча руки в карманах куртки, двинулся было налево, тогда Юрковский, подняв воротник, – направо. Почему-то им совестно было смотреть друг на друга. Из черного неба нескончаемо валили тяжелые лохмотья серого снега. Радужно бушевали рекламы. Быков остановился.

– Эй… – позвал он. – Как там… генеральный инспектор МУКСа!

Юрковский обернулся:

– А?

– Слушай, пошли водки выпьем где-нибудь, – просто сказал Быков. – Надо как-то отмыться.

– Сколько ни пей, русским не станешь, – рефлекторно отстрелил дежурную шутку Юрковский. Поразмыслил мгновение, меланхолично вздохнул. – А впрочем… надо же иногда помыться и бедному еврею. И что поразительно – ровно от той же грязи, что и русскому.

– А потому что грязь есть грязь, – назидательно сказал Быков, – в какой ты цвет ее ни крась.

Они невесело хохотнули, обнялись и, вместо того чтобы рассесться по своим иномаркам, пешком двинулись к ближайшему кабаку подешевле. Не хотелось сейчас комфорта и утонченных церемоний, хрусталя, блеска и салфеток; хотелось сделать нужное дело тупо, грубо, быстро, как на нарах.

«Мальчика жалко», – подумал Юрковский.

«Стажера надо было с собой взять», – подумал Быков.

Спать не хотелось совсем, никак было не успокоиться. Тогда Юра снова стал читать и прикончил к полуночи главу про ученых, которые впроголодь теснятся на какой-то болтающейся в космосе станции с дурацким названием Эйномия, но так увлечены своими странными, бабахнутыми в прямом и переносном смысле исследованиями, что нищеты даже не замечают, а, наоборот, счастливы по самое не могу.

Ну то есть чистый совдеп. Комсомольцы-добровольцы. Издеваться над этими энтузиастами Юра, правда, не стал бы, но и нормальными людьми счесть их не мог. А зачем в качестве образца для подражания – это-то он уж просек: ученые выведены как лучшие из возможных людей и натурально образцы для подражания – предлагать ненормальных с напрочь отъехавшими крышами, такое Юра понять и принять был не в состоянии. Чтобы учинить с людьми подобный энтузиазм, им надо много чего из голов и прочих мест повырезать, в наше время эта истина давно известна всем. Лоботомия называется. Или еще зомбирование. Ясно же: тогдашняя пропаганда воспевала энтузиастов, чтобы народ хотел только работать, а жрать не хотел, тогда вожди могли спокойно жрать в три горла на полную халяву. Теперь на сказочку бескорыстного творческого горения хрен кого купишь.

Однако одна деталь Юру зацепила. Встретилась там странная фразка: «Они радуются, потому что впервые доказали, что гравитация распространяется быстрее света».

К естественным наукам Юра до сих пор никакой склонности не имел, но все же помнил, что быстрее света ничего в природе нет и быть не может. Он не знал, откуда это помнит – то ли из нудного малопонятного школьного курса физики, то ли слышал по телику, когда там типа про летучие тарелки фашистов в Антарктиде рассказывали да про надпространственные порталы над полюсами… Ну, не важно. Какая разница. Помнилось. Чего же, неправильно помнилось, что ли? Или это Стругацкие лажанулись? Или в их время наука и впрямь так полагала? Или это они просто подпустили фантастики?

Почему-то Юре стало любопытно. Наверное, так отреагировала психика на вынужденное расстегивание порток перед камерами; организму приспичило чего-то совершенно из иных сфер. Юра закрыл файл с повестью и вошел в Сеть.

На сей раз поиски заняли больше времени, потому что он не знал, как толком ставить такие вопросы. На «гравитацию» гугл столько насыпал на него ахинеи, что он только застонал и без колебаний грохнул результаты поиска – голова-то не казенная. Но в конце концов он набрел на текст, вроде бы связный и доступно написанный, во всяком случае так было обещано; попробовал читать, но едва увлекся – уперся в таблицу, где ему зачем-то сообщали про какие-то, блин, мюоны, глюоны (от слова «глюки», что ли?), тау-нейтрины и, уж совсем как издевательство, еще и, блин, бозоны, причем с одной стороны слабые, а с другой, видите ли, – калибровочные. Прямо знаменитость какая-то, имя-отчество-фамилия: слабый калибровочный бозон, ни больше ни меньше.

Ржунимагу.

И вдобавок, понимаете ли, у бозонов этих масса 86,97 (хрен знает чего 86,97), у мюона – 0,11, а у тау-нейтрино – 0,033. Видимо, автор полагал, что без подобной хрени попросту растолковать, быстрее гравитация света или не быстрее, никак нельзя.

Юра смотрел на привидевшийся отстой как баран на новые ворота. Как бизон на бозон. Да, мозг и впрямь уже начал привычно выворачивать прочитанное в хохму; так он всегда – с той уже довольно давней поры, как ушло детство, – приучился поступать со всем, что не удается понять сразу со всем, что выходит за пределы обыденности и потребовало бы для осмысления какого-то незапланированного, внеочередного усилия. На кой усилия, когда все можно просто ввести, как иногда выражаются по телику, в культурный контекст? Например, какая разница между бозоном и бизоном? Бизон сильный, а бозон – слабый…