Джон Бойд - Повесы небес

Я бежал, проклиная буквальное мышление харлечиан, и, хоть я и ругался, страшная ирония ситуации потрясла меня. Реду хотелось в этой сцене реализма. Та самая преторианская гвардия, которую он назначил для Бубо, подчиняясь дисциплине, которую навязал сам Ред, вобьет гвозди в его же ладони.

Неудивительно, что я не нашел Реда. Его содержали в священных камерах декана, поили, кормили и пичкали сильными дозами "порошка послушания", о котором когда-то упоминала Кара, чтобы приготовить его к этому ритуальному жертвоприношению. Никто не подумал обыскать эти камеры, так как в сознании харлечиан они были табу.

Никогда туннели Харлеча не казались мне такими длинными. После вечности иссушающих легкие усилий, я добрался до пустого сейчас футбольного зала и промчался вдоль него к длинному пандусу, ведущему наверх. Но прежде, чем я его достиг, на пандус с верхнего выхода вылился рассыпающийся поток объятых паникой харлечиан. Река мертвенно-бледных лиц, объятых древним ужасом, разливалась по пандусу — на поверхности бушевала электрическая гроза.

Опустив плечи, я врезался в этот поток, расталкивая харлечиан, разбрасывая легковесных существ направо, налево и прямо вверх.

— Электрический шторм! — вопили они, но я не внимал их крикам. Встречный напор толпы замедлял мое продвижение, пока сообразительный ум харлечиан не подсказал им решение — они начали перепрыгивать через меня. Тогда я стал двигаться быстрее под дугой свистящих тел, подпрыгивающих вверх, и освобождающих мне путь.

Свод из тел надо мной поредел и изменился. Шорты и туники быстроногих студентов уступили место промежностям пожилых жителей, развевающимся одеждам переодетых актеров и, наконец, черным юбкам преторианцев, несущихся без оружия, которое они бросили наверху.

— Трусы! — завопил я пробегающим и перепрыгивающим гвардейцам Бубо. — Вы оставили свое оружие!

Но они бесстыдно бежали в панике, и я вспомнил, что их копья увенчаны металлическими наконечниками, а металл притягивает молнии к себе.

Внезапно на пандусе, кроме меня, никого не осталось. Вход в пятидесяти метрах от меня обрамляли яркие вспышки молний. Вспомнив преторианцев, я немного задержался, чтобы вынуть лазерный пистолет из кобуры, и отшвырнул его в сторону. Продолжая бежать, я отстегнул поясной пульт и тоже отбросил его.

Я — землянин, самый храбрый из богом задуманных существ; у меня не было вечности ужаса, настраивавшего меня против молний, но, уверяю вас, доктор, мне понадобилось собрать всю свою волю, чтобы заставить себя броситься из туннеля в шипящий свет грозы. Но когда я ступил из устья пещеры в грязь, образовавшуюся от дождя, я обнаружил, что бросился на хвост направляющегося на юг скоростного поезда. Полоса молнии прошла.

Скользя и пошатываясь, бормоча молитвы и дыша озоном, я направился в темноте к холму. Когда я ступил на подножье холма, по мере того, как струи испарений рвали облака в клочья, чернота светлела. Постепенно мерцание заката вновь заняло свое место, возникла и потухла молния на юго-западе. Теперь, в пробившемся солнечном свете, я поднял глаза на Голгофу. Креста на вершине холма не было.

Я понял, что случилось. Распятие было сделано из выдержанного дерева, а его сухая древесина была пропитана окислами железа. Ред был пригвожден к громоотводу, распят и сожжен. Все, что осталось от Реда и креста — это кучка золы, осевшая на дне ямки, оставшейся от основания креста и сейчас наполненной водой.

Я продолжал передвигаться к кресту по грязи, чавкающей под ногами. Мне осталось лишь отдать последние почести моему товарищу — христианские похороны. Когда я добрался до вершины холма, облака унеслись к восточному краю горизонта, и солнце, повисшее над морем, посылало на вершину холма лучи параллельно поверхности. При этом свете я отыскал ямку от основания креста. На другой стороне ямки светились два огромных, отмытых от крови Реда дождем, гвоздя, которыми прибивали руки О'Хары. Перед ямкой лежали четки Реда.

Пальцами ног я подхватил гвозди и сбросил их в яму с бульоном из золы; ступней нагреб могильный холмик над останками Реда, утрамбовал пяткой и придал нужную форму подошвой ноги. Затем большим пальцем ноги поднял четки и уложил их на верхушке могильного бугорка.

— Ecce homo, [126] Ессе homo (латин. "экце хомо") — вот человек! - произнес я.

Вот был человек, вознесшийся выше ангелов, и, да, отец моего ребенка; человек, чья душа связана навсегда с моей, но не мэндэнским компьютером, а более глубокой дружбой — разделенными друг с другом радостями, разделенными друг с другом наказаниями, разделенными мечтами и разделенной любовью. И такой великодушный человек умер так по-дурацки!

Я громко выкрикнул рвущиеся наружу слова душевной муки:

— Мария, Матерь Божья, пребудь же ты теперь с ним в час его смерти. Аминь! — и начертил на могиле крест. Так стойкий закоренелый методист отслужил похороны католика.

Я пошел прочь от креста, прочь с освещенного солнцем холма в тень места, ставшего для Реда Голгофой, в тень, окутавшую меня, словно покров. Несколькими метрами ниже пятка моей ноги наступила на пластмассовый череп, который был смыт дождем вниз и увяз в грязи. Глядя на ухмылку мертвой головы, я лицезрел Истину: по дуге пространства я прошел с

Редом всего лишь маленькую часть его мирской жизни. О'Хара же завершил бесконечный круг, замкнув его на началах нашего духа, в Стране Пластиковых Черепов — технологической Голгофе!

Не сознавая этого, я развратничал с Богом в мэндэнских домах похоти, тузил этого Бога в вытрезвителе мэндэнской кутузки; я крался с ружьем за помазанником божьим по туннелям Харлеча и невольно был использован последним Иудой, как инструментом предательства святого О'Хары. Мои грехи были тяжки, но я не был сыном греха.

Иуда никогда и нигде не потратит свои сребреники. Шагая по туннелю, я поклялся Земной империей, что декан Бубо умрет.

По дороге домой я зашел в таверну и заказал пуншевую чашу, чтобы почтить память ирландца способом, который он высоко оценил бы, а также, чтобы привести в порядок расстроенные нервы. На этот раз в таверне было полно народу, но я никому не позволил бы занять стул, на котором сидел Ред в тот раз, когда мы планировали ниспровержение Бубо. Я принялся за четвертый стакан, когда включился телевизор и началась передача новостей. Диктор, студент с искаженным горем лицом, говорил о смерти Реда, прочувствовано расхваливая "этого дальнего странника, пришедшего из отдаленной галактики с планеты, называемой Земля, и принесшего нам искусство драмы и давшего нам дар смеха. Но его смерть окутывает какая-то тайна. Командующий центурионами Рено обещает провести расследование. Даже короткие ноги учителя Реда донесли бы его до безопасного убежища в туннеле… Минуту внимания. Мы прерываемся для передачи специального сообщения из канцелярии декана Бубо…"