Джон Уиндем - История с лишайником

— Ты не должен говорить ей сразу, Поль. Нам самим нужно время для того, чтобы свыкнуться, освоиться с этим, представить себе все перспективы.

— Попробуй поставить себя на ее место, — предложил Поль. — Что бы ты подумала про мужа, который скрыл бы от тебя подобную вещь?

— Подобных ситуаций не бывает, — ответила Зефани — Это особый случай. Я же говорю, что ты можешь подождать, пока мы не придумаем какой-нибудь план.

Однако Поль настаивал на своем:

— Она имеет право рассчитывать на откровенность мужа.

Зефани повернулась к Френсису:

— Папа, прикажи ему подождать хоть немного… Френсис ответил не сразу. Он до блеска начистил трубку и рассматривал ее со всех сторон на протяжении некоторого времени, и затем, наконец, поднял глаза, чтобы встретиться взглядом с сыном.

— Именно это, — сказал он, — и висело надо мной на протяжении четырнадцати лет. Я никому не раскрыл тайну, ибо не имел никого, кому мог бы полностью довериться, никого с тех пор как умерла ваша мать. Если уже посеяна какая-то идея, то никто не сможет сказать, когда и где она перестанет развиваться. Как я и думал, единственный надежный способ удержать ее под контролем — это совсем не сеять ее и тем самым не давать ей возможности размножаться. И это, как выяснилось, гораздо разумнее, чем я даже предполагал.

Он поглядел на часы.

— Прошло только три с половиной часа с тех пор, как я вылущил эту идею из стручка и доверился вам, А она уже развивается и стремится разрастись все дальше…

Он замолчал на минуту, а потом сказал:

— Если бы я только мог апеллировать к трезвому разуму, то не думаю, что здесь возникли бы какие-нибудь трудности. К сожалению, мужья редко когда проявляют рассудочность в отношении жен, а жены еще менее рассудочны, если говорится о мужьях. Ты не думай, что я не понимаю твоего положения. И все же я должен тебе сказать: если ты хочешь рисковать ответственностью, за всю бездну несчастий — в масштабах, каких ты себе никогда не представлял, то ты пойдешь и сделаешь то, что, как тебе кажется, должен сделать; но если у тебя есть разум, то ты не скажешь никому, никому абсолютно.

— И все-таки, — сказал Поль, — ты только что вспомнил: если бы мать была жива — ты доверился бы ей.

Френсис ничего на это не ответил. Он продолжал внимательно рассматривать сына.

— Хорошо. Я понял. Не надо мне больше ничего говорить, — задиристо сказал Поль. — Я знаю, что вы никогда не любили Джейн, никто из вас. А теперь вы заявляете мне, что не доверяете ей. Разве не так?

Зефани переменила позу, словно собиралась что-то сказать, но, видно, передумала. Френсис тоже промолчал.

Поль встал. Не глядя на них, он вышел из комнаты, с треском захлопнув за собой дверь. Через несколько минут они услышали шум отъезжавшей машины.

— Не удался мне этот разговор, — сказал Френсис. — Думаю что он расскажет ей.

— Боюсь что так, папа. И он будет прав. Кроме того, он боится, как она это воспримет, когда узнает, что он знал и ничего ей не сказал.

— И что будет? — спросил Фрейсис.

— Думаю, что она придет к тебе просить для себя курс лейкнина. Не думаю, чтобы она могла до этого что-либо разгласить, так что пока опасности нет.

Зефани вышла из лифта и, раскрыв сумочку, начала искать в ней ключ от квартиры. С кресла жуткого вида, предназначенного скорее для заполнения пустоты на лестничной площадке, нежели для сидения, поднялся высокий человек. Увидев Зефани, приближающуюся к дверям, он пошел ей навстречу. Выражение ее лица изменилось за какой-то миг от полной отчужденности — через попытку вспомнить — до страха.

— О, милый! — проговорила она голосом, который абсолютно не отвечал содержанию сказанного.

— Неужели милый? — иронично спросил молодой человек и нахмурился. — Фактически еще час назад я должен был зайти к тебе. И я зашел.

— Я страшно провинилась перед тобой, Ричард. Я очень…

— Но, оказывается, что ты просто забыла об этом.

— О нет, Ричард, нет, — я помнила об этом еще сегодня утром. Но с тех пор так много всего произошло. И это — ну, просто выскочило у меня из головы.

— Неужели — выскочило? — передразнил ее Ричард Треверн. Этот высокий, крепко сложенный, довольно красивый молодой человек стоял и внимательно смотрел на нее, несколько успокоенный откровенностью ее волнения. — Так много чего? — спросил он.

— Семейные дела, — Пояснила Зефани рассеянно. Она положила руку на лацкан его пиджака. — Не сердись, пожалуйста, Ричард. Я ничего не могла сделать. Мне пришлось внезапно выйти из дому. Это одно из таких дел… — Она снова пошарила в сумочке и, наконец, нашла ключ. — Заходи и садись. Дай мне всего десять минут на ванну и переодевание, и я буду готова.

Он пробурчал, заходя вслед за ней в комнату:

— В эти десять минут входят, и те пять, на которые мы уже опаздываем в театр. Если б это было только десять!

Зефани молчала, неуверенно смотря на него. — О, Ричард! А ты не очень рассердишься на меня, если мы вообще не пойдем? Может, просто пообедаем где-нибудь? Я понимаю, что веду себя по-свински, но сегодня я не в состоянии пойти в театр… Если ты сейчас позвонишь туда, то они еще смогут продать наши места…

Он уставился на нее.

— Семейные дела? Кто-то умер? — спросил он. Зефани покачала головой.

— Просто небольшой шок. Это скоро пройдет, если ты мне поможешь, Ричард.

— Хорошо, — согласился Ричард. — Я позвоню в театр. Так что нет поводов для волнения кроме одного — я начинаю чувствовать голод.

Она положила ему руку на плечо и подставила щеку для поцелуя.

— Милый мой Ричард, — сказала она и направилась в спальню,

Однако после такого неудачного начала вечер уже не удалось повернуть в другое русло. Зефани как-то искусственно стремилась разрядить атмосферу. Она выпила два мартини еще перед тем, как они вышли из дома, и столько же уже в ресторане. Увидев, что это не дает желаемого эффекта, она начала настаивать на том, что, кроме шампанского, ничто не поправит ее настроения, и, хоть это немного волновало Ричарда, шампанское действительно сделало свое дело на какое-то время. В конце обеда ее требования, чтобы принесли двойное бренди, стали такими настойчивыми, что он пересилил себя и заказал его. На этом приподнятость настроения Зефани, вызванная вином, пропала. Она начала хныкать, плакать, требуя еще бренди. Когда он отказал, ей показалось, что с ней плохо обошлись, и она попыталась слезными мольбами вызвать сочувствие у метрдотеля, который в данном случае проявил большой такт, помогая Ричарду осуществить маневр «покидания» ресторана. По возвращении домой, Ричард помог Зефани снять пальто, затем усадил ее в уголке дивана в столовой. Она свернулась калачиком и тихонько заплакала. Он вышел в кухню и вскоре вернулся с кофейником крепкого черного кофе.