Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней

15-й день девятого месяца, пятница,

вторая половина дня

Проводив друга до его пустыньки, дабы тот после всех передряг и треволнений последних суток отдохнул там в уединении, Баг, раз уж судьба направила его в святые места, решил поклониться Соловецким святыням и пешим ходом двинулся на северо-запад, к Тибету и пагоде Чанцзяосы. Не мог он не посетить храма.

Обещал вернуться к вечеру: попрощаться. Сегодня же последним рейсовым сампаном ланчжун собирался возвращаться в Кемь и далее – к месту службы.

Оставшись в одинокой тиши, минфа с наслаждением улёгся в гроб и смежил веки. Снаружи царила тишина; ветер, бушевавший над островами в последние дни, утих, и тёмные тучи повисли неподвижно, встав, ровно вкопанные в небо.

Уже в полусне Богдан вдруг вспомнил об амулете. Он уважительно взял амулет у тангута, понимая, что тот предложил свой дар от чистого сердца, и даже, чтобы не обижать честного Вэймина, повесил, как и следовало, на шею – хоть и не верил в подобные народные средства. Кожаный мешочек невесомо и удобно располагался сейчас в ложбинке на груди минфа и совсем не мешал.

“Он сказал, – Богдан принялся восстанавливать в памяти слова тангута, – что амулет охранит от недуга, но что имелось в виду? Увеличит силы? Но я ничего не чувствую. Не допустит до потери сил? Но каким образом?”

Потом ему пришло в голову, что это противулисий амулет.

Тангуты, большие доки в общении с оборотнями, могли придумать и такое.

“Не хочу ничего делать против них, – понял Богдан. – Некрасиво… Будь что будет. – Он чуть улыбнулся сам себе. – Если она захочет прийти – пусть приходит. Повидаемся…”

Он снял амулет и, приподнявшись во гробе, кинул его в дальний угол. Снова лёг, сложил руки. В голове его сладко зашумело.

Он проснулся от запаха её духов.

Открыл глаза.

В пустыньке было уж почти темно, и он едва смог различить тоненький, будто мерцающий во мраке, женский силуэт. Жанна стояла на коленях возле его ложа и в ожидании с улыбкой вглядывалась ему в лицо.

– Ты… – тихо сказал Богдан и тоже улыбнулся. Он понял: он ждал её. – Вот и ты.

– Спасибо тебе за… доверие, – так же тихо ответила она. – Пока на тебе был амулет, я не могла войти. Не бойся, я не причиню тебе никакого вреда. Я пришла поблагодарить тебя… и через тебя – твоего друга за то, что вы сделали для мамы и для нас. – Лёгким, пролетающим движением ладони она поправила сбившуюся на лоб прядку светлых волос. – И попрощаться.

– Попрощаться? Почему?

– Я соблазнила тебя в святом месте, во время покаяния и, наверное, буду наказана. У нас не было иного выхода, но… всё равно это плохой поступок. Я понимаю… К тудишэню прибыл с приказом от Небесного Владыки Святой Савватий, и тудишэнь велел мне собираться. Нынче ночью меня призывают держать ответ.

– Господи, Жанна…

– Нет-нет, не говори ничего. Всё правильно.

Феоктистова щель, подумал Богдан. Вся наша жизнь – Феоктистова щель. Делаешь то, что должен, то, что нужно, – но это всегда имеет теневые стороны и следствия, никогда не бывает иначе… и за отброшенные твоими поступками тени всегда грядёт расплата.

– Я очень благодарна тебе, – проговорила она. – Мы все благодарны.

– Тебе покаяние… – пробормотал Богдан. – Мне покаяние… Кипяткову… Виссариону тоже покаяние… Так, глядишь, и спасёмся все вместе.

– Наверное, – согласилась она. Помолчала, потом лицо её на миг сделалось ожесточённым. – Только Кипятков ваш – дурак. Со своими микроскопами и скальпелями… Злой и нетерпимый дурак. Мы слишком отвратительны были ему, вот он сразу и решил… резать. Чем убивать, мог бы договориться с нами.

– То есть?

– Если уж ему так нужно это его производство, попросил бы по-хорошему. Расставил бы по лесу какие-нибудь баночки, мы бы ходили мимо да поплёвывали. – Она смешливо наморщила нос и на какое-то мгновение вдруг и впрямь стала похожа на лисичку. – Получилось бы то же самое, только лучше. Потому что без крови, без убийств. Дети бы не умирали…

– Господи, Жанна… – потрясённо пробормотал Богдан.

Она невесомо поднялась с колен.

– Я пошла, – сказала она, но в голосе её Богдану отчётливо послышался вопрос.

– Подожди, – сказал он. – Пожалуйста. Вернись.

Она с готовностью встала на колени сызнова. Он, поколебавшись мгновение, поднял руку и положил ладонь на её тонкое, прохладное плечо.

– Ты хочешь? – благоговейно спросила она.

– Да. А ты?

Она улыбнулась.

– Я лиса, – сказала она, – я не могу не хотеть.

– Только не целуй меня, – попросил Богдан. – Я хочу любить тебя сам. Уж как получится… Если ты не против.

– Я влюблённая лиса, – проговорила она. – А потому не могу не хотеть того, чего хочешь ты. Но ведь… тут нельзя, ты сам говорил…

– Семь бед, – сказал Богдан, – один ответ.

– А семь радостей? – серьёзно спросила она.

– Только семь? – попытался спрятаться на неуклюжую шутку Богдан.

Она ответила по-прежнему очень серьёзно.

– Пять тогда… а сейчас, да ещё без поцелуя… ты больше двух раз никак не сможешь. Мы, лисы, знаем такие вещи наперёд.

Богдан глубоко вздохнул.

– А семь радостей – ответ вся оставшаяся жизнь, – сказал он. Подумал немножко и добавил: – А может, и дальше.

– Только не клади меня в гроб, – попросила она. – Тогда ты меня на какой-то момент туда затащил… Я боюсь.

– Нет, конечно, – сказал он. Встал. – Подожди минутку, родная, я что-нибудь постелю. Земля очень холодная.

– Я люблю тебя, – ответила она.

Когда она ушла, он вернулся на своё грубое ложе, лёг на спину и некоторое время бездумно и блаженно улыбался, слепо вглядываясь в окончательно сгустившуюся темноту; душу будто опустили в тёплое молоко, медовое и розовое.

Потом сознание вновь неспешно затанцевало на грани сна, и он закрыл глаза. Гроб, казалось, плыл, чуть покачиваясь, на медлительных, зыбких волнах.

И тогда, уже в полудрёме, Богдану в голову пришла удивительная мысль.

А была ли на самом деле обыкновенная Жанна?

Или это промысел Божий без малого три месяца назад привёл молодую лисичку в Александрию с тем, чтобы потом произошло всё, что произошло, – и в конце концов Богдан попал бы сюда, на Соловки, и спас её и её сестёр? И с помощью Бага спас бы заблудшего Кипяткова? И всех детей, которые ещё многие годы – пока не иссякли бы, изведённые на зелье “Лисьи чары”, все соловецкие лисы, – умирали бы и умирали… невесть от чего?

Богдан твёрдо знал, что сам он никогда не попытается отыскать ушедшую младшую супругу или хотя бы что-то проведать о ней стороной; и если она сама никак не напомнит о себе…

Если так случится, этот странный вопрос навсегда останется без ответа.

Так бывает в жизни: люди, казалось бы навсегда прикипевшие к сердцу, вдруг понемногу начинают опадать, осыпаться с него, будто осенние листья; они проваливаются в сумерки наступающих холодов, теряются под сугробами месяцев и лет – и ты, именно оттого, что умом всё же чтишь их память и их право на уход, до смертного часа своего так и не знаешь, где они и что с ними…