Александр Морозов - Программист

— Как это нецелесообразным? Так зачем же мы…

— Сначала считали так. Теперь по-другому. Ванин приезжал к Карцеву, понимаешь, Ванин. Тут уж ради самого факта, что старик потревожил свои академические мощи, приходится быть джентльменом. Ну а он вдобавок и не просто так приехал. Приехал с жестким и почти официальным заявлением: мол, Северцев — его лучший ученик, а куриловская система — это наш завтрашний день, и все такое. Словом, он, Ванин, желает знать, какова позиция института в отношении Курилово.

— Так, Иван Сергеевич, вот наше отношение. Вот в этом отзыве.

— Э, нет, Геннадий Александрович, когда академик спрашивает, какова ваша позиция, стало быть, позиция может быть только одна.

— А что, наш институт зависит от Ванииа?

— Да дело тут, конечно, не только в Ванине, Если ты помнишь, все началось со страху. Карцев испугался, что с утверждением куриловской системы все остальные работы по матобеспечению прикроют. В том числе и в нашем институте.

Так что, Ванин нас еще больше напугал?

— Нет, успокоил. Оказывается… понимаешь… в общем, там неясная пока еще история… Словом, выплывает тут, кажется, твой шеф, Борисов. Не исключено, что это он через кого-то в главке подпустил Карцеву эту «утку».

— А на самом деле?

— А на самом деле прикрывать другие работы никто пока не собирается. Конечно, что у кого на уме, неизвестно, но никаких решений или даже каких-то явных разговоров в таком аспекте не было.

— А зачем?

— Что зачем?

— Зачем это Борисову-то? Он что, перегрелся?

— Он не перегрелся, дорогой мой. Когда он затевал это дело, он не был еще начальником отдела, как ты помнишь. Ему нужны были заказы. Заказы. Срочно. Как можно более выигрышные. Людей он набрал, нужны были темы. Работа. Чтоб можно было показать товар лицом. Темы наверняка: быстрые и безотказные.

— Ну, куриловскую систему анализировать не такая уж и простая штука.

— А ты на что? А как же, Геннадий Александрович, ты получаешь неплохие денежки, парень ты башковитый (из частного разговора с Борисовым), так вот, будь любезен, помоги своему начальнику в минуту трудную.

Перед моими глазами промелькнуло лицо-воспоминание. Лиля Самусевич. В тот вечер, когда мы вместе вышли с работы, когда она дала мне адрес Иоселиани, а я поспешил отделаться от нее, чтобы позвонить Лиде.

Промелькнуло ее укоризненное, недоумевающее лицо, когда я предложил ей принять участие в работе над отзывом. Она недоумевала, как это человек, как будто и не глупей ее, не понимает вещей, которые она понимает очень даже хорошо.

Мне стало стыдно. Двух моих ночей (ведь я стремился, и стремился — это еще не то слово, пустить программу именно к Совету генконструкторов), тридцати моих лет, короткой моей любви, длинных и бездарных раздумий.

Раздумья, которые сталкиваются с действием. Раздумья, которые опережаются действием. Такие раздумья пошлы. Пошлы и опасны. Пошлы, опасны я смешны.

Перфолента с программой… Контрольные распечатки… Завтра я выложу их на стол Борисову или Телешову, и Телешов запрет их в сейф, чтобы держать там и обессмысливать. Для него это будет как еще один мешок картошки, которую можно сбыть, но только при максимальном поднятии цен. Он даже погладит меня по головке. Будет гладить один день. А может, неделю. А затем… мальчика отправят в кино. Потому что мальчик мешает взрослым заниматься делом. Мальчик будет уволен по собственному желанию. А его гениальная, дьявольски хитроумная программа моделирования будет отлеживаться в сейфе у дяди. Завтра…

А куда это мы едем сегодня? Ах, да, на Совет генеральных конструкторов. А зачем мы туда едем? Ведь мы же не генеральные конструкторы. А генеральным конструкторам наше мнение вовсе, оказывается, ни к чему.

— Так что мы едем, Иван Сергеич? — спросил я Постникова.

— А наблюдателями, Гена. Для общего развития, так сказать. Тебе что, не нравится? Ну, в крайнем случае, можешь задать пару вопросов, когда Северцев будет докладывать. По мелочам.

— Но ведь наш же институт головной. Мы просто обязаны выступить. Положительно или отрицательно, но ведь для решения все равно нужна наша виза.

— А мы и выступим. Только не мы, Геннадий Александрович, не мы с тобой, а Коротков. Он и выступит.

— Начотдела по сетевому? По СПУ? Они еще что-то там для министерства считают…

— Вот именно. Он все эти годы и держал связь с Северцевым от нашего института. Так что получается без всякой партизанщвжы. Вот так.

Еще раз промелькнуло лицо Лили Самусевич. Мое наивное, ослино-упрямое мычание разнеслось окрест для всех желающих его слышать. Но вряд ли в данной ситуации я уже мог рассчитывать на большое число желающих. Кого интересует, как и почему ты оказался в дураках. Интересуют те, кто не оказался.

Приехали мы в Курилово. Нашли новую, не обжитую еще шестиэтажную коробку, на втором этаже которой и находился нужный нам конференц-зал. Отметились в кулуарах у подтянутого, чрезмерно жестко смотрящего молодого человека, взяли у него буклет куриловской системы (я взглянул на тираж буклета — ого! Северцев явно проходил в дамки, тираж-то — три с половиной тысячи!) и прошли в зал.

Мы немного запоздали, поэтому ждать не пришлось. Только нашли два места (слишком близко от составленных буквой П зеленых столов, за которыми восседали сами генеральные конструкторы. Слишком на виду, но ничего, зато слышно отлично), как разноголосица умолкла, и на трибуну поднялся худой, среднего роста человек со взъерошенными волосами, с криво держащимися чуть не на кончике носа очками и, сразу видно, что в очевь дорогого материала костюме.

Это и был Северцев. Он производил странное впечатление. Смешанное. Неудачник, которому повезло. Нелепо, но факт. Говорил он увлеченно, но скомканно. Небрежно бросал факты и цифры, которые должны были, конечно, подействовать на меднолицых, задумчивых генконструкторов. На багроволицых, застывших в напряжения промышленников, засевших в средних и задних рядах, «интеллигент», — подумал я о Северцеве. Но как ему удалось сколотить за собой такой кулак? Может быть, частичная разгадка в стиле его речи? Уж слишком легко он перепрыгивал даже через теоретически неясные проблемы матобеспечения (незнакомые, конечно, промышленникам), слишком оптимистично громыхал об организационных формах внедрения (и генконструкторы видели, что и Северцеву эти проблемы близки и понятны), слишком фамильярно он обращался с фактами, с возможностями техники, с будущим.

Нет, это не интеллигент, не шляпа. Но и не легендарный, волевой тип вундеркинда: в 25 лет — доктора, в 30 — академика. Это любопытный средний тип, но смешение в нем совершенно органично. Он, конечно, увлечен своим делом и, пожалуй, даже верит в него. Верит, что его система — лучшая из существующих. (Здесь он, кажется, даже и не ошибается.)