Геннадий Емельянов - Пришельцы

Никита обратился к Ваське с назидательной речью:

- Ты, лапоть, потерял форму рядом с человеком, ты уже не добытчик, а так - эскимо на палочке и захребетник. Ты меня слушай, я неглупый вообще-то, жизнь моя не задалась, конечно, но то уже другая сторона медали. А на птичку ты зря навалился - в ней душа трепещет, не как-нибудь. Ду-ша! - Последние слова Никита произнес с особой выразительностью, проникаясь сам значительностью мысли, сказанной вслух, но кот, закормленный до тупости, дремал сидя и даже вздрагивал, клонясь вперед, будто ехал в трамвае, тогда Лямкин плюнул и оборотил взор свой на корову, стоявшую на улице близко от калитки, сквозь штакетник был виден ее глаз, темный и большой, как лямкинская тоска. Никита подошел к забору и почесал, промеж рогов корову, от которой веяло печным теплом и домашностью. Шерсть там была нежная и курчавая.

- Как хорошо=то, господи! - воскликнул Лямкин, на него вдруг, подобно горному обвалу, упала жалость ко всему сущему, явилось ощущение, что в его лице природа имеет мессию, вселенского и непримиримого защитника, адвоката Добра, подмостками для которого является планета Земля. Груз ответственности, взятой теперь же, давил, и Никита налил в стакан граммов сто на глазок, выпил водку единым духом, силком затолкал в рот огузок соленого огурца. Корова загудела, будто пароход, отчаливающий а небытие, густо, и безысходный этот звук висел и стелился долго тек как медленная река, пока не потерял силу. Никита встал, приосанился, потряс сжатым кулаком над головой, закричал, притопывая калошами, надетыми на босые ноги:

- Я знаю свое предначертание!

Доярка Варя Бровкина, нерегистрированная жена Лямкина, на удивление свое, придя с работы, не застала никакой компании - в доме была церковная тишина. Никита сидел за обеденным столом в горнице, обложенный бумагами, и грыз карандаш с выражением полной отрешенности,, он смолчал, когда Варя с ним поздоровалась. Некстати вдруг прозвенел будильник, поставленный на половину шестого, тут Лямкин вскинулся:

- Пришла.

- Пришла вот.

Возле супружеской кровати стоял раскрытый чемодан, весьма обшарпанный (с этим чемоданом Лямкин явился под, Варину крышу), в том чемодане рыхлой горой лежали исписанные листы. Варя взялась рукой за сердце:

- Уезжаешь разве?

- Нет, не уезжаю. Потом, может быть...

- И куда же?

- Что - куда?

- Поедешь-то?

- Я знаю свое предначертание, я понесу отныне свой мученический венец.

- Ага, - кивнула Варя и села на табуретку возле порожка, как чужая.

Когда у нее спрашивали знакомые бабы, чего она нашла в этом худосочном и зряшном мужичонке (имелся в виду Лямкин, конечно), она не могла ответить на этот вопрос с полной очевидностью: не скажешь же любопытным соседкам, что Никита беспрестанно удивляет ее поступками, которые она не может объяснить, исходя из своих представлений об этом мире и о людях, населяющих его. Лямкин, например, склонен был смеяться, когда другие собирались плакать, и, наоборот, окатывался яростью, когда все другие склонны были смеяться, он не ценил деньги, свои - особенно, не мечтал о легковом автомобиле, сердился, когда Варя покупала ему - рубашки, он читал много книг, в благодушном настроении, случалось, целыми вечерами говорил стихи, которые Варя воспринимала лишь отчасти, но трогали они ее обязательно и до самой глубины ее восприимчивой натуры.

- Сегодня поутру я, Варюха, осенился!

- Ага, - ответила она опять, часто мигая и не поднимаясь с табуретки.

- Водка есть у тебя?

Она кивнула с облегчением: разговор, славу богу, ложился в привычное русло.

- И. на стол собери: повод есть для торжественного ужина в кругу, так сказать, семьи. Бога нет, - заявил Никита, - В том смысле и виде, в каком представляют нам его клерикалы, но есть, похоже, некий высший разум, и все мы в его власти! Помидоры солёные есть у нас? Достань, пожалуйста, я до них не охотник, но смотрятся они в тарелке прелестно. Так о чем же это я? Рюмки не надо, из стаканов пить самое подходящее. Для чего я воскрес? Мое воскресенье было предначертано, и утром я осенился.

Варя присела к столу с осторожностью, смотрела она на сожителя, неуверенно улыбаясь. Никита был всклокочен, волосы на его голове были мокры и нечесаны (недавно умывался), борода примята, рысьи его глаза блестели, как у больного.

"Стронулся! - испугалась Варя. - На почве алкоголя и переживаний. Тут любой стронется - на том ведь свете побывал!" Она все хотела обспросить его насчет того света, но стеснялась задавать на эту тему вопросы.

- Ты мне не поверишь, конечно, - сказал Никита весьма торжественно и посмотрел на свет водку в граненом стакане, вознеся его к самой лампочке. - Не поверишь, но вот эта бутылка, что стоит на столе, - последняя в моей жизни: с этого часа (Лямкин поглядел на будильник) - ша, сухой закон с этого часа. Всенепременно! Мне тридцать три года, и есть еще шанс послужить народу. Я задумал поэму, будет она называться "Земля". Это будет поэма философическая и многоплановая. Воспрянем же и оглядимся, пока не поздно, дорогие вы мои и глупые. Ты налей себе, Варюха, - момент наиважнейший. Да в стакан лей. Вот, ты - умница. И почему ты меня не гонишь, Варюха?!

Варя с тихой укоризною покачала головой:

- Да будет вам! - она обращалась к Никите на "вы", когда он воспарял и произносил монологи. - За что вас гнать-то, вы мужчина - хороший, кроткий ко мне.

Никита опять поднял водку к самой лампочке с намерением сказать тост в прозе или стихами, но светлая мысль все как-то не прорезалась, и поэт отошел к окну, чтобы прочувствовать, найти суть глубокой перемены в самом себе, грянувшей так нежданно. Улица была темна и пуста, где-то далеко шла машина, желтый свет ее фар вздрагивал и качался, выхватывая моментами штакетник, печные трубы на крышах, траву вдоль заборов, грозовые темные тучи. В свете фар на долю секунды мелькнула бабочка, летела она рвано, вприпляс и будто убегала от беды. Доярка Варя Бровкина видела, как напружинилась спина Никиты, как он убрал руки, сцепленные на пояснице, резко повернулся и опрометью кинулся из горницы, в сенцах он, видать, надернул на ноги калоши и хлопнул дверью с такой силой, что на тумбочке опять задребезжал будильник. Лямкин тенью мелькнул во дворе, были слышны шлевки калош по мокрой земле, потом звуки заглохли. Варя пожала плечами, сноровисто вылила из своего стакана водку обратно в бутылку, а стакан точно по мерке наполнила водой из графина и приготовилась ждать своего блудня, потому что догонять его представлялось бесполезным - он был легок на ногу и, собственно, ходить-то не умел - бегал, подобно молодой лошади. Варя прикинула по часам, что сожитель ее сейчас аккурат где-нибудь в конце села, и была права: Никита уже миновал последний дом на улице Молодежной и свернул круто направо, он держал направление на поляну, отороченную ивняком: там стояла прорабская будка, и в ней располагался со своими железками геолог Витя Ковшов. Моментами Лямкин испытывал страх, и чудилось ему тогда, будто видит он сон, в котором имеет возможность ^ наблюдать себя со стороны. Никита шел, заплетаясь о калоши, за Витькой Ковшовым, преследовал его, окликал, но буровой мастер не оглядывался, спина его была широка и угрюма, на спине качался убитый лосенок,, и в его открытом глазу рдел отблеск луны.