Геннадий Емельянов - Пришельцы

Солнце поднялось в тот день умытое, ядреное и круглое. Горы были точно облиты фиолетовыми чернилами, над круглыми их вершинами завивался туман, воздух был напоен теплой сыростью, в тени крыльца ходила пестрая курица, она поднимала ноги попеременке и замороченно останавливалась: улицу пересекала сугорбая старуха, она держала у живота цинковый таз с прополосканным бельем, в луже поодаль лежала свинья, лежала на боку, распластанная, с закрытыми глазами и с выражением блаженства высшего порядка, нам недоступного. Крыши домов, загороженные тополями в молодой ярой зелени, просыхали пятнами, отдавал серебром штакетник, кое-где еще блестела роса, над тайгой зыбко и коротко вспыхнула радуга. Ненашев потоптался на крыльце, оглядел из-под руки окрестности и неожиданно для себя засмеялся, он теперь окончательно пришел к мысли, что никаких пришельцев нет и не будет во веки и что пора заняться серьезными делами.

- Снисхождения вам не будет! - отрезал председатель. - Никакого, чтоб вы знали.

- Не по-соседски так-то, Сидор Иванович!

- Мне с вами детей не крестить.

- Не плюй в колодец, и так далее...

- Знаю я эти байки, все простить могу, а жестокости - никогда! Лошадь, она, Витя, намного лучше тебя, ты над этим никогда не задумывался?

Витя Ковшов, буровой мастер из геологической партии, попробовал задуматься и наморщил даже лоб, но лицо его, большое и румяное, лицо здоровяка, осталось улыбчивым и глуповатым. Витя сидел сбоку председательского стола в позе вольной, он не снял даже кепку, белую, пушистую и замазанную глиной. Витя носил все дорогое: джинсы - американские чуть ли не за триста целковых, стеганую курточку финскую, ботинки на высоченной рифленой подошве - немецкие. Редкие эти вещи на нем с быстротой необыкновенной приобретали вид самый затрапезный: джинсы были в масляных пятнах, курточка порвана на груди и не застегивалась, ботинки не мылись и не чистились с того самого дня, когда обрели хозяина, свитер-водолазка тоже был захватан и в дырах. Когда старшие товарищи говорили бравому мастеру про то, что на работу можно ходить в чем-нибудь и попроще, что одежду надобно беречь, он махал рукой:

- Тряпки - не самое главное.

Хотя самого главного у Вити не было, кажется, вообще, он частенько работал под дурачка, был нагловат, размашист и глуповат, но и непрост.

- Ты головной убор сними, Витя. Этому в первом классе учат: зашел в дом - сними шапку.

Витя, посопевши, стянул кепку, шевелюру кое-как пригнул пятерней.

Сидор Иванович видел, что в кабинет зашел. Гриша Суходолов и сел на стул у двери.

- Слово мое твердое, Виктор. Я не отступлю. Акт составлен, и дело будет передано, как положено, в народный суд. У меня все. Ступай себе с богом, видишь, люди у меня.

- Гришка-то? Он свой парень, - Витя показал кепкой, зажатой в руке, на бухгалтера, и в этот момент, заметил председатель, глаза бурового мастера начали сперва круглеть, потом они даже вроде бы побелели и рука, протянутая в сторону Суходолова, замерла. Витя испытал нечто вроде короткого обморока, руку он с трудом согнул, опустил плетью, охнул, рыхло поднялся со стула и опрометью рванул из кабинета, пробухал тяжелыми ботинками в приемной, пробухал по крыльцу и ударился шибким бегом вдоль улицы, сноровисто перепрыгнул через свинью, которая все нежилась, и пропал из вида. Свинья всколыхнулась, будто волна, и тоже побежала, всплескивая ушами. У Ненашева было настроение посмеяться,. но он почувствовал, что не может повернуть голову, что затылок его омертвел и по спине ползут мурашки. Бухгалтер Суходолов привстал, робко улыбнулся и кивнул, приветствуя кого-то. Председатель Ненашев вдруг испытал непоборимое желание говорить. Говорил он для кого-то, но смотрел исключительно на Суходолова, который двигался мелким шагом вдоль ряда стульев в глубину кабинета.

- Видишь ли, Гриша., Я уже вскользь упоминал о том, что все могу простить, почти все, но жестокость - никогда. Они что делают, геологи, они лошадей наших, во-первых, запрягают без спросу, во-вторых, катаются верхами на них. Трех уже, считай, загнали. Напьются и давай, значит, кататься. Откудова такая мода у молодежи завелась - лошадей мучить, - убей, не пойму. Вот я участкового нашего и подключил, тот и поймал их на" месте преступления. Акт составлен, с понятыми, конечно. Пусть за лошадей деньги платят и позору пусть нахлебаются полной ложкой. Да!

Гриша все двигался сбивчивым шагом вдоль стульев, выстроенных шеренгой у стены, рот его был слегка приоткрыт, и руки он прижимал возле сердца с выражением, слегка испуганным, но больше, пожалуй, удивленным.

- А то, понимаешь, совсем распоясались! - последние слова Ненашев произнес тоном чуть ли не радостным, потому что по его закаменелой шее и вверх по затылку пошли теплые токи, в ушах нежно зазвенело, стало слышно, как в приемной у Гали играет радио. Ненашев уже знал: слева, в самом углу кабинета, кто-то сидит и что надо в ту сторону повернуть голову, он ее повернул - с затаенным дыханием. В углу действительно сидел товарищ в серой спортивной курточке и серых же штанах, чуть заметно блестевших. Было такое впечатление, будто костюм незнакомца слегка занялся инеем.

- Вы ко мне? - привычно осведомился председатель и закашлялся, озадаченный: чуть ли не все лицо гостя, мертвенно бледное, закрывали черные очки, которые пугали: за ними, казалось, была пустота - холодная и злая. На голове неизвестного - Ненашев как-то еще не верил, что это и есть пришелец - была шапочка, тоже черная. "В Индонезии президенты такие носят, - подумал Сидор Иванович. - По телевизору показывали".

- По какому вопросу, извините? Я как-то не видел, когда вы вошли, с Витькой тут схлестнулся, понимаешь. Непутевый парень, Витька-то.

Гриша Суходолов наконец обрел дар речи, он присел на стул и сказал с веселостью:

- Так это ж с Монашки представитель!

- С какой еще Монашки?

- Так с горы ж!

- Аа-а... Здравствуйте тогда! Добро, значит, пожаловать.

- Здравствуйте, - каким-то машинным голосом ответил незнакомец и не пошевелился, в очках его, больших, как фары, отражались окна, улица и редкие прохожие на ней: там опять шла старуха с тазом, в тазу было прополосканное белье. "Неразговорчивый! - отметил про себя председатель. - И важности полон".

- Требуется время для адаптации, - добавил спустя некоторое время высокомерный инопланетянин.

- Понятно! - с оживлением ответил Сидор Иванович и увидел на очках пришельца следующее: вдоль улицы на телеге везли гроб.

- Я забыл тебе сказать, Григорий, у нас ведь беда:

Никита Лямкин приказал долго жить!

- Чего это он!?

- Вы пока адаптируйтесь, товарищ, а мы тут про свое потолкуем. - Ненашев вежливо кивнул инопланетянину (извините, мол, но тема неотложная!) и поворотил лицо к бухгалтеру. - Жил никчемно и помер смешно. В бане они мылись с Витькой Ковшовым, с буровым мастером. Последнее время задружили что-то. Да. Сидел будто это Никита Лямкин на полке и говорит будто Витьке-то: "Хошь, помру сейчас?" Тот в ответ: "Ну, и помри - для разнообразия". Лямкин ведро воды на себя будто вылил и покатился вниз, уже бездыханный. Витька почти голяком (ошалел парень!) ударился по селу людей кричать, фельдшер Сарафанов подоспел, пульс пощупал - действительно, окачурился. Жена Варя (хорошая женщина, и что она в нем нашла, в Никите-то;) - в слезы, уколами только и держится. Жалко ее - работящая, добрая, понимаешь, а вот дураку досталась. Так ведь всегда бывает, - Ненашев с печалью покачал головой и уставил палец в окошко: - Вон хоронят. Передавали Варину просьбу: пусть, мол, председатель придет, речь скажет у могилы. Уважить бы человека не мешало, так что я скажу? Нет у меня про Никиту Лямкина хороших слов!