Калеб Карр - Убийцы прошлого

— Возможно ли, что на самом деле он хочет просто сбежать? — спросил Жюльен, стоя рядом со мной, братьями Куперман и Ларисой позади Малкольма и Слейтона, сидящих за консолью управления.

Иона пожал плечами.

— Может, он тянет время и выжидает, когда внимание к нему ослабнет и он сможет сделать то, что планирует.

— Хотел бы я, чтоб так оно и было, — ответил Малкольм, неотрывно глядя на большой черный самолет, летевший чуть ниже и впереди нас. Было все трудней разглядеть «Б-2» на фоне темнеющей поверхности ночной земли и это почему-то пугало, хотя было не так уж важно. — Но все же не дадим себя одурачить, — продолжил Малкольм. — В душе Эшкол террорист, с той же тягой к общественному вниманию, что и любой террорист. То, что с него не спускают глаз, боюсь, делает его лишь опасней.

— Нам пора подумать о решении, — произнес полковник Слейтон очень ровным голосом, таким ровным, что я понял: положение наше весьма безрадостно, и Малкольм имеет в виду именно это. — Понятно, что мы не хотим сбивать его над населенными землями, но помните, пожалуйста, о том, что находится у него на борту. Оборвать его полет означает минимизировать последствия, а не избежать их.

— Я учел это, полковник, ответил Малкольм. — И если он продолжит движение на Россию, то мы, вероятно, будем вынуждены прибегнуть к этому варианту. Но до тех пор, пока остаются и другие возможности…

Речь Малкольма прервал звук взрыва совсем рядом с кораблем, показавший, что пилоты союзников пришли к тому же самому выводу, что и полковник Слейтон. Теперь они пускали ракеты, взрывая их поблизости и от нашего корабля, и от «Б-2» в надежде на последствия разрывов. Ничего, конечно, не вышло — магнитные поля нашего корабля сбивали с толку системы наведения ракет типа «воздух-воздух», а уж Эшкола и подавно ничто не могло запугать. Но сама бесплодность этой попытки, похоже, привела пилотов союзных войск в ярость: они вплотную сели на хвост «Б-2», тем самым сильно увеличивая шансы на столкновение.

Пока мы летели через Балканы на север в сторону Польши, ситуация делалась все опаснее и неустойчивее. Нам следовало уворачиваться от самолетов союзников, от «Б-2», от ракет и от огня пушек, — все это было чересчур даже для Слейтона, и управление взяла на себя Лариса. Несмотря на мои чувства и абсолютное доверие Ларисе, замена эта меня не успокоила, поскольку Слейтон, как я знал точно, никогда не позволил бы гневу взять над собой верх, а Лариса? Как вырвалось когда-то у Малкольма, когда он рассказывал мне о смерти Джона Прайса: "Ну, это же Лариса…"

Не думаю, что в этот миг все остальные почувствовали себя в безопасности — разве что Малкольм; и именно Малкольм первым заметил драматическое изменение курса "Б-2".

— На восток, — произнес он так тихо, что я едва расслышал его сквозь гул самолетов и взрывы. — На восток, — повторил он более настойчиво. — Он повернул на восток!

Полковник Слейтон склонился над одним из навигационных мониторов, и его голос сделался, к моему вящему испугу, еще более сдержанным.

— Если он не сменит курс, то выйдет на прямую, соединяющую густозаселенные области: Белосток, Минск, Смоленск… — Он поднял глаза и взглянул на «Б-2», страшась назвать последнее звено этой цепи.

— Москва, — медленно объявил Малкольм. Его лицо стало пепельно-серым, а слова — скупыми, но решительными: — Лариса, Гидеон — оба в башню. — Ларисе не нужно было повторять дважды. Она вскочила и за руку потащила меня к двери. — Подождем, пока он пройдет Смоленск, — крикнул Малкольм нам вслед. — Если смены курса не будет…

Лариса обернулась.

— Он уже слишком близко. Разве не так, брат? На этой скорости…

— На этой скорости, сестричка, твоей руке лучше бы не дрогнуть.

Остаток этой части моей истории будет ужасающе прост и лаконичен, словно бесплодная пустыня. Я бы с радостью приукрасил ее, если бы это могло повлиять на ее исход. Лариса и я едва ли обменялись словом за время на посту в башне. В следующие три четверти часа, пока под нами проносились неопознанные восточная Польша и западная Россия, в прозрачной полусфере царило молчание, которое не прерывали даже звуки пушечного огня и ракетных взрывов, так как самолеты союзников отказались от преследования задолго до того, как мы вступили в непредсказуемое воздушное пространство непредсказуемой рухнувшей империи — России. Я не знаю, о чем думала тогда Лариса, и не догадался спросить ее после; что до меня, то я раздумывал о том, что же творится в ее голове, когда она готовится оборвать чью-то жизнь. Это казалось неизбежным: Эшкол вел себя так, что у нас не было иного выбора, кроме как прикончить его. Нам оставалось лишь надеяться, что от падения самолета пострадает не слишком много людей, размышлял я в тот миг.

Мне и в голову не приходило, что корабль Эшкола может просто-напросто исчезнуть из виду, однако где-то между Минском и Смоленском так и случилось. Ни на моих приборах, ни на экранах систем слежения, как вскоре уведомил нас Малкольм, не было и признаков «Б-2». Я пребывал в глубоком замешательстве до тех пор, пока Лариса не предложила простейшее из возможных объяснений: самолет Эшкола разбился. Мое настроение резко скакнуло вверх при этой мысли, но я принудил себя проявить скепсис. Разве мы не увидели бы пожара? Разве не заметили бы падения? Разве Эшкол, в конце концов, не катапультировался бы в случае неминуемой аварии? Не обязательно, ответила Лариса, самолеты, бывает, разбиваются и без видимых последствий вроде сильного взрыва, и порой так внезапно, что заметить его падение было бы весьма сомнительно. Условия ночного полета порой сбивают с толку настолько, что пилот может до самого конца так и не узнать о том, что обречен.

В любом случае, следовало срочно повторно проверить и область предполагаемого падения, и настройки бортовых систем, так что мы с Ларисой вернулись из башни в носовую палубу. Но никто из нас так и не смог обнаружить ни следов аварии, ни признаков сбоя в работе устройств. Мы предположили, что самолет Эшкола потерпел крушение в каком-нибудь лесу или в поле, и обломки можно будет обнаружить лишь после восхода солнца.

Откуда нам было знать? Что могло бы заставить нас вновь прослушать Малайзию и узнать о похищении чего-то большего, чем «Б-2»? И даже если бы мы каким-то чудом узнали, что на этом самом «Б-2» была установлена краденая американская система «стелс», настолько новая и засекреченная, что о ее похищении даже в самой Америке была осведомлена лишь горсточка людей, — что могли бы мы предпринять, чтобы обойти ее защиту? Все эти вопросы до ужаса спорны. В ту же ночь — и во все последующие ночи — властвовал лишь один несомненный факт.

В тот самый миг, когда все мы почти поверили в удачу и в то, что счастье изменило Эшколу, горизонт на северо-востоке вдруг озарился красочным, ослепительным светом. Ничто не мешало обзору, и внезапно возникшее зарево приковало наше внимание; понимая ужасную правду, никто из нас не произнес ни слова на протяжении неотвратимой развязки.