Дмитрий Григорьев - Кровь или семьдесят два часа

«Конечно, такие моменты скрашивали ее жизнь в больнице, — с теплотой думал Дича. — Но это было совсем не то, что он искал».

Что-то очень важное лишь на миг всплыло из дальних уголков его памяти. Но вот что? Дича с напряжением пытался выудить из сознания ускользнувшую мысль. Но чем сильнее он старался, тем труднее становилось вспомнить. Наконец, он сдался и прибег к старому трюку. Секрет его заключался в том, что нужно было переключиться на другую тему. Тогда потерянная мысль обидится, что ее перестали искать, и сама вернется. Дича закрыл глаза и начал вспоминать их первую вылазку на балтиморский залив, предоставив поиск упущенной мысли своей подкорке.

Это была их первая встреча с частичкой Атлантики. Легкий привкус соли в воде не оставлял никаких сомнений в близости океана. К их удивлению пляж был забит неграми, которых сюда привезли автобусами из Балтимора. Так что анекдотический афоризм о загорающем негре здесь терял всякий смысл. Негры реально загорали. И не просто загорали, а аккуратно мазались кремом, чтобы загар ложился ровно. Они злорадно смотрели на белое меньшинство, которое, по большому счету, и обеспечивало их пребывание на этом пляже. Внушительная часть налогов, собираемая штатом, уходила на заигрывание с чернокожим населением. Работать они не хотели и годами сидели на шее у государства, прикрываясь протестами против расовой дискриминации. Но этого им показалось мало. Узнав, что Германия начала выплачивать приличную денежную компенсацию жителям оккупированных в годы войны территорий, негритянские лидеры стали требовать компенсацию за рабство.

— Вы лишили нас родины! — кричали они на своих митингах. — Кто заплатит за это? Как ни странно, желающие нашлись. Многочисленная группа богатеев страны объединилась и выступила со встречным предложением.

— Мы выплатим вам компенсацию, — провозгласили они. — И, более того, мы оплатим все расходы по возвращению вас на историческую родину.

После такого заявления страсти сразу же улеглись. Да и кто захочет уехать из этого капиталистического коммунизма в Африку, пусть и с деньгами? В какой стране мира тебя будут вот так собирать по трущобам и вывозить к морю на халяву? Может, и существовала такая страна, но Виче с Дичей до этого не было никакого дела. Они просто наслаждались редкой возможностью побыть вместе, да еще и на теплом заливе. Они как дети радостно плескались в воде, осыпая друг друга радужными брызгами.

— Ой! Тут какая-то сопля! — не переставая смеяться, закричала Вича.

— Сейчас мы ее смоем! — весело ответил Дича и начал брызгаться еще сильнее.

— Нет, правда, что-то обожгло мне ногу, — смеялась она сквозь выступившие от боли слезы.

Вича схватилась за горящую ногу и вдруг увидела мирно качавшуюся медузу.

— Не ходи сюда, здесь медуза! — Где? — близоруко щурясь, спросил Дича и низко наклонился к воде.

— Сейчас за нос укусит, тогда увидишь, где! Пойдем. Оденешь очки и посмотришь.

Морщась от жжения в ноге, она взяла своего слепыша за руку и повела к шезлонгам…

Вместе с воспоминаниями о медузе всплыла и мысль, за которой он так напряженно охотился. Это был один из щемящих сердце моментов их больничных страданий тех дней. Дича вспомнил, как спустя несколько месяцев после выписки Вича поведала ему о, возможно, самых счастливых минутах в ее жизни. Удивительно, но случилось это именно тогда, когда она лежала в больнице с торакальной трубкой в боку. Трубку установили еще в приемном покое, чтобы расправить спавшееся после разрыва легкое. Нежная ткань легкого терлась о жесткую трубку, и каждый вдох причинял нестерпимую боль. Обезболивающие приносили лишь незначительное облегчение, к тому же их действие было недолгим. Обессилевшая и уставшая от боли, Вича не выдержала и разрыдалась. Дича тогда обнял ее и, скрывая слезы, спрятал лицо в ее волосах. Они сидели, обнявшись, и тихо плакали на плече друг у друга. Он — оттого, что уже не мог смотреть на ее мучения, а она от счастья, что не ошиблась в нем. В этот момент Вича не чувствовала боли, все отступило на задний план. С ней был он, ее любимый, ее надежда и опора, и с ним ей была ничего не страшно.

«Да, я выиграла джек-пот», — вспоминала она давний душевный разговор с сестрой.

Еще тогда, в такой далекой юности, она уверяла Яну, что замужество — это лотерея, которую нельзя предугадать или выстрадать. Какой бы прекрасный ни был человек на первый взгляд, трудности и лишения возьмут свое. И каким он станет, пройдя горнило жизни, не дано знать никому. Да, ей повезло, ну а как могло быть иначе? Не будь рядом Дичи, даже вера в свое великое предназначение не помогла бы ей. Она знала, как коллеги по «Скорой» удивлялись его выбору: — Зачем она тебе? Она же вся такая больная! — А я и сам не сильно здоровый, — со смехом отвечал он.

Муж никогда ей этого не рассказывал, но она узнала об этом разговоре от подруги, которая крутила роман с водителем из Дичиной бригады. Вича еще тогда тайком поведала обо всем матери.

— Берегите друг друга, — пряча слезы говорила Ванда. — Никто о вас не будет так заботиться, как вы сами.

И вот он сидел рядом с ней после стольких трудных, но посвоему счастливых лет. И никуда не сбежал, как пророчили родственники.

— Вот увидишь, получит вид на жительство — и ищи ветра в поле, — жужжали они.

Годом позже присказка поменялась: «Ну, как получит американское гражданство — только его и видели».

Время шло, а он оставался рядом.

«Вот он сидит и обнимает меня, мой хороший. И какая же я сволочь, что не стерпела и показала свою слабость», — корила себя Вича.

Когда они оба успокоились, Дича превратил все в добрую шутку: — Хоть у тебя и дырочка в левом боку, как у того ежика из детской песенки, я тебя все рано люблю.

Прошлые слезы смешались с настоящими. Дича посмотрел на обмякшее тело жены, в котором теплилась едва осязаемая жизнь, поддерживаемая бездушным аппаратом.

— Давай-ка вернемся в прошлое, и только попробуй не проснуться! — решительно прошептал он и, откинув уголок одеяла, склонился и обнял свою любимую. Прижавшись щекой к щеке, он стал тихо покачиваться и шептать ей на ушко про ежика и дырочку в колючем боку. С отчаянной безнадежностью он ждал, что вот сейчас ее опавшие руки обнимут его и все в их жизни будет снова хорошо. С ее волос на подушку стекали прозрачные капельки. Влажное пятно на наволочке разрасталось, а чуда все не происходило. Дича не сразу почувствовал, что его ухо стало мокрым, и поначалу не придал этому значения. Когда же он наконец выпрямился, буйная радость охватила его. Он не верил своему счастью. Из левого глаза Вичи текли слезы.

«Неужели получилось!? — возбужденно думал он. — Она чувствует! Мозг работает!» — Сестра! — позвал он. — Ей, наверное, больно! Давайте сделаем обезболивающее! Медсестра не возражала. Сделав инъекцию, она вызвала дежурного реаниматолога. Пока ждали врача, у Вичи начали вытекать накопившиеся слезы и из носа. Дича склонился над ней и, промокая ей лицо салфеткой, радостно приговаривая: «Видишь, я не тру твое личико. Все как ты учила».