Дмитрий Григорьев - Кровь или семьдесят два часа

— Забудь, — убеждала Вича. — Не дай этому мерзавцу испортить нам отпуск.

— Какому мерзавцу? — с наигранной веселостью поинтересовался Дича.

Но ее не провести. Слишком хорошо она знала мужа. Он еще долго будет переживать эту несправедливость.

— Вот увидишь, все закончится благополучно, — успокаивала она Дичу. — Жизнь рассудит и всех расставит по местам.

Он ей верил: «Уж коль моя Вича чего пообещала, то тут и к гадалке не ходи, точно сбудется».

Как говорится, если где-то убудет, то где-то обязательно прибудет. Тот отпуск запомнился не только испорченным настроением, но и природным явлением, которое они больше не встречали. После недавнего урагана длинные песочные пляжи были залиты громадными лужами соленой воды. Они не сообщались с океаном и нагревались до умопомрачительной температуры, превращаясь в природные ванны. Вича могла целыми днями сидеть в этом парном молоке и играть с отражением мягкого осеннего солнышка. Лишь одно неудобство не давало полностью расслабиться. Эти лужи привлекали не только отдыхающих, но и прибрежных крабов.

— Аккуратней! Смотри куда садишься, — предупреждала Вича. — Если краб откусит кое-что, домой можешь не приходить, — старалась она развеселить Дичу.

Она чувствовала его угнетенное состояние и пыталась отвлечь от тяжелых мыслей.

— Смотри, что у меня есть! — показала она ракушку, из которой торчали глаза-антены маленького рачка…

Как тот рачок, теперь и Вича спряталась в свою ракушку и даже не пыталась выглянуть из нее. Под наплывом воспоминаний Дича нежно приподнял веко любимой и с бесконечной тоской окунулся в ее бездонный взгляд. Мигающие лампочки многочисленных приборов отражались от влажной роговицы и в какой-то момент Диче показалось, что там промелькнул знакомый озорной огонек. Последний раз Вичины глаза так светились, когда она принимала недвусмысленные подарки на годовщину их свадьбы. Гости, как сговорившись, несли неприличные сувениры из магазина для озабоченных половозрелых особей. Было это как раз по возвращении из той первой поездки в Южную Каролину. Дата была серьезная, и праздновали ее с размахом.

На стеклянную свадьбу им, как и полагалось, подарили хрустальную бутылку с рубиновым вином из граната. С тех пор Вича пристрастилась к гранатовому вину.

— Завтра обязательно принесу тебе гранат! — подмигнул ей Дича.

Скучающий охранник больницы с интересом наблюдал из своей будки за странным мужчиной, который потерянно оглядывался и, похоже, не понимал, куда он попал. Мысленно Дича был все еще в боксе у своей любимой. Он тупо глядел на черный асфальт, размеченный белыми полосками, и медленно соображал, где он находится. Наконец до него дошло, что он стоит посередине пустой парковки. Вдали, под тусклым лучом фонаря, одиноко скучала их машина. Позади нее, на фоне ночного неба светилась огнями никогда не спящая больница. Ему вдруг стало почему-то жаль этот позабытый-позаброшенный автомобиль, радиатор которого давно не улыбался, а глаза-фары грустно смотрели в землю. А ведь еще совсем недавно их новое приобретение так весело дразнило свою хозяйку.

На пассажирском сиденье миниджипа стоял сенсор, который определял вес пассажира. Если тот мало весил, то компьютер машины отключал подушку безопасности, о чем тут же извещал оранжевым огоньком на приборной доске. Сделано это было для защиты подростков от тяжелых травм вызываемых ударной силой выстреливающей подушки при небольших авариях.

— Так! Ты опять! — игриво сердилась Вича на машину, когда та подмаргивала ей своим оранжевым огоньком.

— Похоже, меня здесь за взрослую не считают! — жаловалась она и смешинки веселыми огоньками переливались в ее глазах.

Теперь пассажирское зияло холодной пустотой. Грустная улыбка отразилась в тонированном стекле машины. Так мы и стояли друг против друга, два горьких одиночества в бесконечной ночи. А невдалеке, на пятом этаже, слабо светилось окно той, что когда-то объединяла нас.

Неоновый свет фар выхватывал из темноты пустую дорогу.

Больница стремительно удалялась в зеркале заднего вида и так же стремительно приближалось непереносимое одиночество. Не спасли от него и собаки. Когда я приехал домой, они не спали.

Может их разбудил шум машины, а может, не смотря на поздний час, они терпеливо караулили своих хозяев. Попрыгав вокруг и радостно полаяв, они необычно быстро притихли и уставились на дверь. Бася недолго думая вскочил на диван и, встав на задние лапы, стал с напряжением вглядываться в непроглядную тьму за окном.

— Ну что, сиротки, не приедет ваша хозяйка, — дрожащим голосом произнес я.

Ничего не понимающие собаки кинулись ко мне и, слабо поскуливая, стали заглядывать в глаза. Я сел на корточки и обнял их. Положив передние лапки на мои колени, они начали неистово слизывать соленые ручейки с моего лица. Немного успокоившись, я выпустил их во двор. Собаки сразу же побежали к калитке и уставились сквозь нее на остывающую машину. В этот вечер они позабыли о своей привычке первым делом кидаться к дальней секции забора, за которым жила соседская колли. Они тихо сидели у калитки в ожидании своей ласковой мамки и не сходили с места, пока их не кликнули домой. Обежав все комнаты, пушистые рыжики вернулись к входной двери и с немым вопросом смотрели вслед уходившему в спальню хозяину. Пеша забралась в коробку к недавно родившемуся щенку, а Бася еще долго смотрели на полоску неяркого света, пробивавшуюся изпод двери спальни.

Настольная лампа на Вичиной прикроватной тумбе излучала мягкий задумчивый свет. Я долго лежал, глядя на отблески фигурного плафона в ночном окне. Вот так же, наверное, и она не могла заснуть, когда я болтался по симпозиумам и конференциям. В такие одинокие ночи она наверняка как никогда мечтала о совместных поездках на юг.

— Что же ты, малыш, не дождалась всего один день до нашего отпуска? — спрашивал я в темноту, глотая слезы. — Где справедливость в этом мире? Тот последний вечер я даже не был рядом с ней. Я сидел в своем кабинете и подчищал хвосты текущим проектам, чтобы с чистой совестью позабыть о работе на целую неделю.

— Какая же ты была счастливая в этих поездках! — разговаривал я с Вичей, пытаясь побороть угнетающую тишину.

Потерявшись в дорогих сердцу воспоминаниях, я не заметил, как провалился в черную яму без снов.

Одинокое холодное утро началось с плохого предчувствия. Я встал еще затемно, чтобы успеть выставить помойный контейнер, про который совсем забыл прошлой ночью. Мусоровоз забирал отходы раз в неделю, и прозевавшим машину предстояло наслаждаться благоуханием гниющих отходов до следующего сбора. Мне, конечно, было все равно, но соседи-американцы могли запросто пожаловаться в санитарный надзор.