Константин Мартынов - «Ныне и присно»

Чуть выждав следом двинулся Букин. Сбросивший постромки Шабанов не отставал ни на шаг.

Как умер первый каянец, Сергей понял, увидев мелькнувшего перед ним Егория. Стрелец выразительно потряс окровавленным ножом и снова исчез в снегопаде.

«Федор сказал, двое каянцев-то…» — настороженно подумал Шабанов. — Значит, где-то еще один прячется…

Подкрасться ко второму Егору не удалось — попавшаяся на пути сосна встряхнулась, как вылезший из воды пес, освобожденно взмахнула ветвями…

Возникший двадцатиметровый снежный падун [45] Падун — водопад .(поморск.) на миг застыл. Вокруг сосны возник причудливый ореол, до странности напоминая скособоченный человеческий силуэт… затем из снежного облака с яростным криком вырвался Харламов.

Скрываться долее было незачем, Сергей яростно рванул рычаг самострела. Стальной оперенный болт прыгнул в ждущую его ложбинку, как любовник в призывно распахнутую постель…

Видимо, снежная лавина показалась великаном не одному Шабанову, а вылетевшее из облака рычащее чудовище окончательно свела с ума притаившегося неподалеку каянца.

Пронзительно заверещав: «Hijsi!!! Hijsi!!!», он выскочил из скрытой заметенной снегом ложбинки, сломя голову понесся к ушедшему вперед отряду… Звонко тренькнула тетива лопарского лука, следом гулко хлестнул самострел. Крик захлебнулся, каянец рухнул ничком.

Харламов подскочил к упавшему, настороженно склонился над телом… и выпрямился, пряча в голенище не пригодившийся засапожник.

Букин, потрогал торчавший из расколотого стального шлема самострельный болт, уважительно поцокал языком.

— Хорошо, однако, стрельнул, — похвалил он Шабанова и, с горестным вздохом, добавил, — жаль тока, шапку испортил со стрельцов за такую ведро водки стребовать можно…

«Зато наповал!» — подумал Шабанов, но сказать не успел: Букин перекатил труп набок, аккуратно извлек из груди мертвеца обломок стрелы с узким трехгранным наконечником.

— А кольчуга почти цела: два кольца-то и порвало, — закончил оценку трофеев лопарь и расстроено махнул рукой, — да оглоеды кольские все одно скажут, мол, рвань принес!

— Стрелки-и! — насмешливо встрял Егорий, — у того, что я зарезал, и шелом, и кольчуга целые. На обратном пути обязательно заберу.

Шабанов даже не улыбнулся.

На памяти возникла первая зарубка: «Минус два…»

Далекий полный ужаса вопль раненой птицей заметался меж сопок, истаял, растеряв силы. Весайнен ждал второго… не дождался. Что ж, он предвидел погоню… Пусть гонятся — вокруг родные земли. Здесь никто не подаст руссу куска хлеба, никто не пустит обогреться у очага. Ха! Скоро руссам придется сосновые шишки снегом заедать!

Да, все так. Именно так! Но почему ж тогда тревога и страх голодными песцами грызут внутренности?

Весайнен повернулся к остаткам некогда грозной ватаги и приказал ускорить шаг.

Бой оказался слишком короток. Неистраченный адреналин бушевал в крови, требовал выхода. Сергей отбросил за спину капюшон малицы, позволив вновь проснувшемуся ветру охладить пылающий лоб. Снежинки таяли, не успев коснуться раскаленной кожи, горячая влага стекала за ворот. Хотелось бросить кережу и бежать за проклятым Весайненом…

Снова дважды — подавая сигнал к остановке — дернулся ремешок. Шабанов подкатил к Букину.

— Ну что? — жарко шепнул он. — Где каянцы?

Букин, не отрывая глаз от видимого ему одному препятствия, предостерегающе вскинул руку.

— Не ватажники это… — наконец прошептал он. — Другое что-то… может, что из добычи потеряли?

Букин ошибся — перед ними лежал человек в долгополой монашеской рясе. Худой, как обтянутый кожей скелет. Седые волосы монаха терялись на сером в предутреннем свете снегу, восковая бледность заливала суровое аскетичное лицо.

— Отмучился божий человек… — пробормотал Харламов. Царствие ему…

Монах чуть заметно вздрогнул, послышался тихий хрип. Егорий прервался на полуслове, бросился к монаху… Левая рука воина нырнула под затылок монаха, правая лихорадочно срывала с пояса баклагу с водкой.

— Ты, это… не умирай! — взмолился Харламов, — Дольше терпел, еще немного осталось: мы тебя оденем, домик снежный построим… Букин, лопарь наш, домики из снега лепит — лучше избы получается.

Федор, успевший порыться в кереже, достал запасную малицу, сунул в руки Шабанову.

— Монаха одевай! — растеряв привычную веселость, сказал он. — Да сначала разотри мал-мала — небось, поморозился. Я пойду ледяную вежу делать.

Сергей молча кивнул. Букин огляделся, выискивая подходящее место, метнулся к занесенной снегом ложбинке. В руках лопаря как по-волшебству оказалась деревянная лопата.

— Братие там… — явственно произнес монах, не открывая глаз. — Все, кто жив остался…

— Девушка! — Сергей упал на колени рядом с монахом, борясь с желанием вцепиться, встряхнуть, осторожно коснулся худого плеча. — Девушка, лопарка, Вылле зовут…

Сергей задохнулся от волнения, но монах понял.

— У них, проклятых… — хрипло прошептал он. — К нам шла… предупредить… не успела…

— Ты помолчи, помолчи, — Харламов решительно оттеснил плечом Сергея. — Не трать силы-то! Потом расскажешь — когда оклемаешься.

Баклага еще раз коснулась сухих монашеских губ, тонкая струйка пробежала по смерзшейся бороде. Пахнуло водкой, под свалявшейся бородой прыгнул острый кадык, слабая улыбка углубила без того резкие морщины у рта.

— Доброе вино у тебя… тако в Кандалакше дева одна делала… Варькой звали…

— Ну знаткой! — восхищенно воскликнул Харламов. — Ее вино-то и есть. Самолично покупал! Видно ты, отче, до пострига лихой мужик был!

Монах шевельнул рукой, страдальчески поморщился.

— Помоги мне, воин — ресницы смерзлись, не вижу света божьего.

Харламов с готовностью наклонился, дыханием отогрел веки. Из-под кустистых бровей глянули серые полные боли глаза.

— Двое… — разочарованно пробормотал монах. — Всего двое… Где дружина воеводская, стрельцы где? Почто никто людей спасать не пошел?

Харламов окаменел… «Что сказать-то?» — читалось во взгляде. В следующую секунду он уже тащил монаха к зародышу будущей «ледяной вежи».

— Потом, отче, потом… — бормотал Егорий. — Вот оклемаешься, и поговорим…

Букин сосредоточенно вырубал снежные пласты, укладывал в кольцевую стенку.

Продираясь из-под слежавшихся до каменности завалов, в памяти Сергея всплыло: «дом-«иглу» строит, как эскимосы…» Всплыло, чтобы сразу забыться — ненужное, принадлежащее кому-то другому, еще не рожденному. Тому, до чьего первого крика еще четыре с лишним столетия…

— Мне идти надо… — хмуро бросил Сергей хлопочущему над монахом Егорию.