Константин Мартынов - «Ныне и присно»

Сергей широким взмахом обвел несуществующий горизонт. Тимша метлы не взял.

— На нас бандюки «наехали»… я прогнал, так они домой пришли и Светлану Борисовну избили…

Сергей замер, взор прояснился чтобы тут же наполниться бешеной мутью.

— Что? Повтори, что ты сказал?!

— Я «скорую» вызвал, а приехал ОМОН… — виновато произнес Тимша.

Сергей взревел, жутко блеснули мгновенно выросшие клыки. Сверкающий зеркальной броней кулак ударил в Тимшину грудь… и, вязко чавкнув, прошел насквозь. Безболезненно, как во сне. Сергей дергается, пытается вырвать отчего-то застрявшую руку… Воздух кипит в серегиных легких. Тимша болезненно морщится горячее дыхание обжигает лицо…

— Харю кривишь? — скалится Сергей. — Не нравится? Там, в двадцатом веке, лучше? А хочешь увидеть реальную жизнь? Пойдем, покажу!

На этот раз рука легко выскальзывает из тимшиной груди — чтобы острыми клещами стиснуть запястье. Жесткий — до боли в плече, — рывок, Тимша падает… падает… нет, летит! Встречный ветер полощет отросшие волосы, вышибает слезы…

И снова впереди светящаяся точка… разрастается, разворачивается вширь и ввысь… остановка, как удар о стеклянную стену. Тимша долго восстанавливает дыхание.

Низкое хмурое небо, невысокие сглаженные сопки, вдоль подножий прихотливо извивается река… Черные пятна пепелищ, белизна новых срубов, жальник [24] Жальник — кладбище (др. русск.) весь в буграх свежих могил… Повсюду копошатся люди — кто тащит бревна, кто распускает на плахи, ставит срубы… Сожженный хутор строится заново…

Глаза упорно отворачиваются от стоящей рядом сосны. Протяни руку, и шершавая бронзовая кора скрежетнет под пальцами. Протяни… Тимша отводит взгляд, но все равно видит толстый кривой сук, перекинутую через него веревку и висящего обнаженного человека.

Петля туго стягивает скрещенные запястья, голова безжизненно свесилась на грудь, к ногам привязан тяжелый камень… Рубцы на спине — вспухшие, багровые, в потеках засохшей крови… и ожоги от раскаленных шомполов на животе.

— Нравится? — громко спрашивает Сергей. — Угадай, кто висит? Угадаешь — получишь конфетку!

В серегиной руке как по волшебству возникает огромная завернутая в красочный фантик конфета. На фантике сумрачный лес, медведь и оборванный юнец с копьем. Поперек, крупными корявыми буквами — «Мишка косолапый».

— Это я! — Сергей тычет пальцем сначала в фантик, а затем в висящее на сосне тело. — Хочешь попробовать?

Конфета превращается в дубину и больно бьет по спине. Удар заставляет сделать шаг к телу, Тимша касается холодной посиневшей на осеннем ветру кожи… Взревевший ураган швырнул вперед, заставил обнять тело, втиснуться в него, слиться с ним.

И нахлынула боль.

«Что со мной? Где я? Почему так больно?»

«Разве это боль, предок? — усмехается Сергей. Безумие напрочь исчезает из голоса. Теперь он звучит устало и цинично. — Боль начнется потом, когда стемнеет, и финны захотят поразвлечься. Гарантирую море неизведанных ощущений.»

«Я не хотел… не знал…» — слова даются с трудом, но Тимша заставляет себя говорить.

«Я тоже на дыбу не просился… — усмехается Сергей и мечтательно добавляет, — Эх, Каврая бы встретить…»

Причем здесь саамский бог, Тимша не понимает, но спрашивать не решается — боится разбудить безумие.

«Уходи, — шепчет он. — Светлана Борисовна…»

«Уходи? — Сергей ухитряется схватить Тимшу за шкирку, встряхнуть, как щенка. — Я бы ушел, да Каврай держит! Понимаешь?! Тебе мать беречь! Тебе! У нас одна кровь! Помни об этом, предок! И еще: ни один гад не должен уйти безнаказанным! Ни один!!!»

Мощный бросок вышвыривает Тимшу обратно в черное Ничто. Хмурая осень, хутор Весайнена, могильные ряды — все стягивается в точку… исчезает…

И лишь одно остается с Тимшей, вплавленное в мозг, выжженное на костях:

«Ни один гад не должен уйти безнаказанным!»

— Очнись, парень! Слышь? Очнись!

Кто-то настырно трет под носом мокрой ваткой. Тимша морщится, вяло отмахивается от надоеды…

Боль стегнула в поврежденное дыбой плечо, вгрызлась в кости. Судорожно дернулась диафрагма. Тимша закашлялся — слабо, боясь потревожить ушибленные ребра.

— Дубина ты, Потап! Только кирпичи башкой ломать способен! — говорящий явно рассержен донельзя.

— Ничо. Уже в себя приходит, — виновато прогудел смутно знакомый голос. — Крепкий мужик, не задохлик очкастый.

Уж это точно. Тимша разлепил почему-то неподъемные веки, взглянул на говорившего… Улыбка исчезла, едва успев появиться — на краю узкой армейской кровати сидел давешний капитан.

— Ага, это я… — пробормотал офицер, поняв, что узнан. На грубо высеченном гранитном лице возникла смущенно-виноватая улыбка. — Ты это… Не сердись, а? Мы ведь что? Вбегаем и видим — сидит парень, руки в крови, а на полу женщина избитая… Ну и не выдержали…

— Ч-что с мамой?

Голос царапает пересохшее горло, губы онемели, язык распух и еле ворочается. Капитан недоуменно морщит лоб, наклоняется пониже. Приходится повторить.

— Не волнуйся. Все в порядке с твоей мамой! — смущенная улыбка сменяется ободряющей. — Врачи сказали, через недельку домой выпишут.

— В больнице? В какой? — старательно выговорил Тимша.

— В городской, — капитан громко хлопнул себя по лбу, поймав озарившую мысль. — Хочешь, я тебя к ней отвезу? Фруктов по дороге купим, соку.

«Фруктов! Сам ты фрукт!» Тимша попробовал встать, но закружившаяся голова бросила обратно на постель. Пришлось закусить губу и повторить попытку. Широкая, как снеговая лопата, ладонь капитана осторожно уперлась в спину.

«То морду бьет, то помогает…»

За спиной капитана, на крашеной казенно-салатной краской стене красуется таблица проверки зрения. Под таблицей белеет заваленный бумагами стол. Хозяин стола вышел — слышно, как хлопнула дверь. Кровать стоит у зарешеченного окна. Тяжелые шторы поглощают большую часть света, отчего в помещении душно и сумрачно.

«Не камера — медкабинет… хотя решетки такие же…»

— Я свободен? — на всякий спросил Тимша.

— Ага, — с готовностью подтвердил капитан. — Леушины сказали, что ты у них был, и старушенции дворовые подтвердили. Старухи, они, хоть и в очках, знаешь какие глазастые!

«До Леушиных добрались… Вот радость-то для Петра Денисыча. Небось, теперь сына за ручку в лицей водить будет.» Капитан обернулся и убедившись, что фельдшер еще не вернулся, тихо продолжил:

— Друг твой, Венька, рассказал, как шестерки Казана на вас наехали. Ничего, мы их к ногтю прижмем. Не сомневайся!

Тимша с усилием выпрямился, в глзах вспыхнул опасный огонек.

— Я сам! — четко произнес он.

Капитан насупился, почухал в затылке.