Фиона Хиггинс - Черная книга секретов

— Да, слыхал. Может, вам п-п-повезет больше, чем Бетти.

— А вот Иеремия Гадсон держится другого мнения.

Ливер с отвращением сплюнул на пол, усыпанный опилками.

— Как же без него-то! Уже небось влез.

— Утверждает, будто он тут у вас главный делец.

— Ха! — воскликнул мясник. — Змея он п-п-подколодная, а никакой не делец! Бьюсь об заклад, Иеремия когда-то заложил душу дьяволу. Уж п-п-поверьте. Наживается на бедняках, вот что он делает. Ссужает деньги, а п-п-потом обдирает людей до нитки, если им не расплатиться. Не п-п-получит арендную п-п-плату — вышвыривает на улицу. Говорю вам, Гадсон скоро из всех кровь высосет. То-то они с моим п-п-папашей когда-то спелись — они одного п-п-поля ягоды.

И мясник обрушил свой тесак на отбивную с такой силой, что кусок мяса подлетел в воздух. Джо ловко поймал отбивную. Затем он взглянул мяснику прямо в глаза и прочел в них тоску, а сам Горацио, хоть и захотелось ему отвести взгляд, не смог этого сделать. Колени у него подогнулись. В ушах у мясника мягко зашумело, точно ветер гудел в кронах деревьев. Мяснику показалось, будто в его натруженные мозолистые руки впились сотни иголочек.

— Судя по всему, у вас на душе лежит какая-то тяжесть, — вкрадчиво и негромко сказал Джо. — Вы изнемогаете. Приходите ко мне нынче вечером, и, может статься, я сумею вам помочь.

— Ох, сомневаюсь, — ответил Горацио, с трудом ворочая языком.

— Приходите в полночь, и никто не узнает, — настаивал Джо, не спуская с мясника тяжелого взгляда.

— Там посмотрим.

— Вот и превосходно. — Джо широко улыбнулся, и взгляд его отпустил мясника. — В таком случае, до скорого свидания.

— А отбивная? — слабым голосом спросил Горацио.

— Считайте, что я купил ее на ужин. Когда придете, тогда и расплачусь, — невозмутимо ответил Джо Заббиду.

Церковные часы пробили полночь, и в этот самый миг Горацио Ливер уже стоял под дверью у ростовщика, намереваясь постучать. Мясник плотнее запахнулся в плащ, поднял было руку и тут же опустил в нерешительности. За его колебаниями следил бледный месяц в ночном небе. По правде сказать, Горацио вовсе не собирался навещать ростовщика и сам не знал, почему ближе к полуночи ноги сами понесли его вон из дома и вверх по склону холма. Как, скажите на милость, сумеет помочь его беде этот незнакомец? Да и откуда, собственно, он прознал, что Горацио нужна помощь? Мясник вспомнил пристальный, пронизывающий взгляд Джо Заббиду. Он что, мысли читает, ростовщик этот?

Горацио наконец занес кулак, но постучать не успел: дверь распахнулась сама. На пороге стоял хозяин.

— Входите, Горацио, — радушно пригласил ростовщик. — Мы вас ждали.

Джо провел молчащего мясника в заднюю комнату, где в очаге ярко пылал огонь. Горацио Ливер грузно опустился в кресло; оно жалобно заскрипело, и мясник вздрогнул. Джо вручил гостю бокал с каким-то золотистым напитком, и после двух-трех жадных глотков щеки у мясника разрумянились, а глаза заблестели.

— Сильная штука, — крякнул он и осушил бокал.

— Что-то подсказывает мне — у вас есть секрет, который вы хотели бы заложить, — произнес Джо.

Мясник озадаченно насупился:

— Это как — заложить?

— Таково мое ремесло, — пояснил Джо. — Я беру в заклад секреты и плачу за них хорошие деньги.

Горацио Ливер некоторое время обдумывал услышанное.

— Тогда вот мой товар, — сказал он.

Ладлоу уже раскрыл черную книгу и изготовился писать. И мясник повел свой рассказ.

Меня зовут Горацио Ливер, и я хочу признаться в ужасном поступке.

Муки совести терзают меня так, что я почти спятил. Спать не могу, мечусь туда-сюда и все думаю, все вспоминаю, что же я натворил. Одного хочу: снять с души этот тяжкий груз, забыться.

Знаю, многие обо мне такого мнения, что мясник я никудышный и к тому же дурак дураком. Таланта, какой был у моего папаши, Стентона Ливера, мне не перепало — этого я отрицать не буду. Вот уж кто был в своем деле дока. С ножами и тесаками он управлялся мастерски и на ярмарочных состязаниях мясников всегда выходил победителем — бывало, быстрее и лучше всех разделает мясо. У нас в деревне его прозвали Мясник-Молния. Для местных он был главный герой со времен Мика Макмукла, однорукого кузнеца, который умел с завязанными глазами подковать лошадь.

А для меня он был сущий зверь.

Пока была жива моя мать, мне доставалось меньше и я не знал, на что способен отец, но потом она умерла, умерла совсем еще молодой, и я полностью оказался в его руках. Папаша, понимаете ли, был двуличный тип. С покупателями он вел себя как душа-человек, всегда обходительный, дамам комплименты отвешивает, шутками сыплет. Но то за прилавком, а в семье, то есть со мной, он становился совсем другим… нет, не человеком — чудовищем. Бил меня каждый божий день, и чем только мне не доставалось: и свиными ногами, и бараньими окороками, даже неощипанными курами и то он меня лупцевал. И все твердил, мол, я должен быть ему по гроб жизни благодарен, что он меня учит мясницкому ремеслу.

— Кому ты еще нужен, — повторял папаша, и я ему верил.

Боялся я его до дрожи, потому и ученье у меня шло плохо, и папаша только больше свирепел. Он потешался над тем, какой я невежда, но учиться грамоте меня не отдавал. Над заиканием моим тоже измывался, а ведь знал, что от этого я только хуже заикаюсь. Что же касается ремесла, мясник из меня плохой, по части разделки я не мастер, уж больно руки неловкие, — пока учился, весь изрезался. Отец в наказание запирал меня в леднике, и я сидел там, пока руки не отморожу.

Словом, не жизнь у меня была, а сплошные колотушки да издевательства. Ночевал я под прилавком, прямо на полу, посыпанном опилками. Папаша спал наверху — вечно храпел у очага со стаканом виски. Думал я убежать из дому, но до того отупел от побоев, что соображал туго и ничего не придумал. Так я и жил, терпя побои и насмешки, а сам изнутри весь кипел, вот-вот взорвусь.

Но мало мне было папаши, еще ведь Иеремия Гадсон меня изводил. Папаша нашел в нем родственную душу, поскольку оба были обжоры и сами не свои до денег. Гадсон ходил к нам чуть не каждый вечер, и они с папашей блаженствовали у очага, попивая эль и бренди, а я им прислуживал.

— Ну-ка, Горацио, п-п-плесни еще п-п-порцию! — бывало, скажет Гадсон, передразнивая, как я заикаюсь.

И они с папашей так и загогочут. Или спросит:

— Скажи-ка, Горацио, почем баранина?