Николай Романецкий - Искатели жребия

А потом, когда сон уже почти одолел Калинова, он услышал за стеной голоса. Женский и мужской. Слышно было очень хорошо, и он улыбнулся: за стеной трахались. Потом вдруг понял, что голоса эти ему знакомы, и затаил дыхание. Точно, там явно были Вита и Зяблик. Ну и бог с вами, лениво подумал Калинов, от любви в Дримленде дети не рождаются.

Он снова попытался заснуть, но голоса за стеной стали громче, а потом появились и другие звуки, откровенные и знакомые. Тогда Калинов встал, натянул трусы и вышел в коридор. Подошел к соседней двери, прислушался. Да, он не ошибся, здесь явно Вита и Зяблик. Он осторожно постучал. Звуки тут же прекратились, Вита испуганно вскрикнула. Потом зашлепали по полу босые ноги, и дверь открылась. На пороге, не щурясь, стоял курчавый Джос. Ниже пояса он был завернут в некое подобие простыни. Или широкой набедренной повязки. Джос пристально смотрел на Калинова. Его карие глаза, казалось, стремились проникнуть беспокойному соседу в душу.

— У вас моя жена… Я слышал ее голос.

Джос совсем не удивился. Сделал приглашающий жест. Калинов вошел в номер. Здесь была совсем другая обстановка. Деревянная скамья у стены, накрытая каким-то тряпьем, деревянный же, слегка обструганный стол, на столе свеча. От свечи по углам мечутся неверные тени. Калинов пожал плечами и повернулся к Джосу. Тот опять пристально смотрел на ночного гостя. Потом сказал:

— У меня нет женщин. Тебе послышалось, человече. — И печально улыбнулся.

Калинов извинился и отправился восвояси. Лег, прислушался. За стеной снова раздавался Витин голос, но теперь там не трахались. Теперь Вита читала стихи:

Сон пришел неожиданно.

Утром касса еще раз с аппетитом сжевала кредитку, и Лихо накормило его завтраком. Ничего особенного: омлет, бутерброды, чашка кофе. Само Лихо сидело за этим же столом.

Отдав должное омлету, Калинов спросил:

— А кто ночевал в соседнем со мной номере? Я знаю, что его зовут Джос.

Лихо непонимающе уставилось на него:

— Как это кто? Джос, он и есть Джос.

— А давно он здесь?

— Давно. Всегда.

Яснее не скажешь. Калинов подумал и спросил:

— А не останавливалась ли у вас женщина? Лет сорока, рыженькая, глаза зеленые, стройная такая…

— Останавливалась, — равнодушно сообщило Лихо.

— Одна?

— С мужчиной.

— С мужчиной, — пробормотал Калинов. — И каков он из себя, этот мужчина?

— А точь-в-точь как ты. Но не ты.

— Но не я, — пробормотал Калинов. — И давно они покинули ваши пенаты?

— Вчера утром.

— Странно. А я слышал ее голос сегодня ночью. Из-за стены, где этот ваш Джос…

— Ты не голос слышал. Ты слышал ее желания.

Калинов едва не подавился: такого он не ожидал даже от Дримленда. Таковы, значит, ее желания, подумал он. Как будто ей спать было не с кем.

Снаружи вдруг процокали копыта.

— Они на лошадях были? — спросил Калинов.

— Пешие.

— А у вас есть лошади? Лихо кивнуло.

— Могу я купить одну?

— Купить можешь. Голову сломать тоже можешь. — Ничего, — легкомысленно сказал Калинов. — Авось не сломаю. А без лошади я их неделю догонять буду… Кстати, а оружие у вас нельзя купить?

— Нельзя. У меня не оружейная лавка.

Через полчаса Калинов взгромоздился на оседланного жеребца каурой масти и принялся вспоминать уроки выездки, полученные когда-то в первой жизни. Жеребец прядал ушами и радостно фыркал, пританцовывая от нетерпения. Лихо равнодушно разглядывало лихого наездника.

— Прощайте! — сказал Калинов. — С вами было очень приятно побеседовать. Вы очень разговорчивый человек. Полагаю, во времена социальных потрясений из вас получился бы превосходнейший оратор.

Лихо взмахнуло рукой и растаяло. Растаяла и гостиница. Вокруг снова размахнулся лес, населенный незнакомыми деревьями, а перед глазами болталась «Вифлеемская звезда».

Игрища тинэйджеров продолжались.

Бессмысленная скачка длилась до самого обеда. Проносились мимо деревья, палило солнце, клубилась столбом пыль, убегала вперед путеводная звезда. И здорово ныла задница…

Поэтому, когда на обочине возник Джос, Калинов даже обрадовался. В продолжение скачки он через каждые полчаса представлял себе джамп-кабину, такую прохладную, такую знакомую, такую родную… И всякий раз убеждался, что Дримленд по-прежнему не собирается выполнять его желания.

Карман Джоса сегодня вновь играл роль скатерти-самобранки. Когда голод был утолен, Калинов спросил:

— Послушайте, Джос! Как долго еще это будет продолжаться? Вчера я шел пешком, сегодня скачу на лошади. Куда?

Джос улыбнулся:

— Вчера ты шел, сегодня скачешь, а завтра, может быть, полетишь на крыльях.

— Но куда?

Джос пожал плечами:

— Этого я не знаю. Тебе виднее.

Калинов стал закипать. В конце концов, он — солидный человек, не мальчишка какой-нибудь, чтобы его водили за нос.

— Послушайте, Джос! — сказал он. — Если вы не перестанете морочить мне голову, я вам по шее накостыляю.

— Боюсь, это будет несколько сложновато. — Джос не переставал улыбаться. — Боюсь, руки у тебя коротковаты…

— Ничего, дотянусь. — Калинов понимал, что его подначивают, но уже не способен был сдерживаться. — Работа такая, кое-чему меня научила.

— Здесь не твой кабинет, командир!

Это было уже издевательство. Калинов изобразил все профессионально. Сделал шаг вперед, вложил в удар тяжесть тела. Запоздало подумал: «Не сломать бы челюсть парню!..»

И промахнулся: Джоса перед ним уже не было.

Не было его и позади. Лишь медленно таял в воздухе добродушный смех да откуда-то донеслись слова:

— Вот это мне уже нравится. Indifferens nihil est [5] Равнодушие — ничто (лат.). .

«Ну и черт с вами, — подумал Калинов. — Все равно я больше никуда не двинусь. Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Не пойду и искать не буду. С места не сдвинусь, пока не объясните, куда вы меня заманиваете!»

Он перебрался через придорожную канаву туда, где неторопливо похрупывал свежей травой привязанный к дереву конь. Отыскал небольшой пригорок и улегся. Закрыл глаза.

Стало хорошо. Шуршала листва на деревьях, хрупал конь, ветерок овевал лицо.

«Вот так и буду лежать, пока не выпустите меня отсюда. У меня беременная жена дома осталась, с ума там сойдет…»

И тут под ним вздыбилась земля. И пришлось сделать шаг, чтобы не покатиться кубарем, а потом другой, третий… Заржал призывно конь. Он уже стоял на дороге и нетерпеливо бил копытом. А на севере плясала в небе «Вифлеемская звезда».