Эдвард Лернер - «Если», 2002 № 01

— Не надо, — попросил егерь. — Ему вон и так худо. Не надо сейчас. Обошлось — и ладно…

Они вылезли из оврага и снова оказались на краю бетонного поля. В центре его круглились жилые купола, чуть поодаль посверкивала посадочная шлюпка с опущенной аппарелью.

— Вы представить не можете, как я вам благодарен! — сбивчиво заговорил замыкающий, когда они вновь вошли в помещение.

Егерь в бешенстве повернулся к нему.

— Сразу же как вернетесь на орбиту, — процедил он, — дадите подписку больше эту планету не посещать!

— Господи! — вскричал виновный, прижимая руки к груди. — Да я и сам теперь ни за что… Да я… У меня в этом овраге даже зуб под коронкой заболел — от страха…

Пилот встал. Егерь впился глазами в лицо туриста.

— Зуб? Какой зуб?

— Золотой… — неуверенно ответил тот. — Зуб, говорю, под коронкой…

Несколько секунд егерь смотрел на него обезумевшими глазами. Потом круто повернулся и молча вышел из помещения.

— Что… правда, зуб? — спросил пилот. Турист открыл рот и показал коронку.

— Ну, ребята… — только и смог вымолвить пилот. — Как же вы оттуда вернулись-то?

Егерь даже не вышел попрощаться. Но туристы и не думали обижаться на него. Поспешно заняли свои места в шлюпке — и над бетонным полем взвыли двигатели.

Егерь хмуро следил, как пропадает в небе вьющийся белый след. Потом вернулся в купол и, подойдя к экрану связи, сердито ткнул клавишу.

На экране возникла зеленая лесная полянка и огромный негр с яблоком в руке.

— Салют! — сказал негр и нацелился откусить от яблока.

— Сейчас я буду с тобой ссориться, Александр, — предупредил егерь.

Негр раздумал кусать яблоко.

— А что такое?

— Я вас, друзья-биологи, с планеты выставлю! — пообещал егерь. — Ты знаешь, что сейчас отчудил твой Рыжий? То есть даже в голову не придет! Представляешь: решил вздремнуть на солнышке у оврага! Рядом с маршрутом! А я как раз туристов веду!

— И что? Заметили?

— Конечно, заметили.

— А как же ты выкрутился?

— Ну, это уж мое дело, — сказал егерь. — Выкрутился.

— Слава Богу… — с облегчением вздохнул Александр.

— Да если бы! — вспылил егерь. — Они же теперь об этом рассказывать начнут! Про такую жуть — да не рассказать?.. И вот увидишь, уже следующая группа завопит, чтобы я непременно показал им этого, который второй год лежит и дышит! — Передохнул, посопел. — В общем так, Александр: придется твоему Рыженькому еще полежать. Он теперь у меня вроде как экспонат.

Александр пришел в ужас:

— Да ты что? Ему же работать надо!.. Слушай, а может, обойдется как-нибудь, а? Через пару месяцев мы передаем материалы в Комиссию. А там, глядишь, планету заповедником объявят…

— Через пару месяцев? А ты представляешь, что это стадо здесь натворит за пару месяцев? Истопчут, изроют, изрежут инициалами и спалят напоследок!.. Нет, Александр, не получается.

Темное лицо Александра стало несчастным.

— Слушай, а может, вместо Рыжего какой-нибудь муляж положить? — с надеждой спросил он.

— А где возьмем муляж?

— Н-ну… сделает он муляж!

— Вот пусть делает. Чтобы один к одному. И чтобы дышал. А пока не сделает… По первому моему сигналу — со всех ног на край оврага! В любую погоду! И чтобы лежал на том же самом месте, в той же самой позе — и дышал! Экспонат!..

Звонок заголосил, запиликал свою жизнерадостную мелодию, заставив Клауса вздрогнуть и уронить вилку. Клаус вытер салфеткой жир с губ. Поесть не дают. Мешают. Лезут в душу.

Страх, проклятый страх. За все эти годы он так и не разучился бояться. Не смог сделать маленький шажок к самосовершенствованию.

Клаус не ждал чьего-либо визита….. уже неделю никто из людей не заставлял его вспомнить о своем существовании. Черт, как некстати. Он снял со стола тарелку с остатками жареной кроличьей ноги, поставил ее в холодильник, закрыл белую эмалированную дверцу. Так… Остались ли еще следы преступления? Остались, конечно. Запах жареного мяса. Эти учуют запах, каким бы слабым он ни был — обоняние у них, как у собак. Да и все остальные органы чувств — на высшем уровне…

Люди не едят мяса — это знает всякий. С точки зрения Клауса — дурацкий обычай. Ходить голым по улице — это пожалуйста, сколько душе угодно, а вот есть отбивную на ребрышках стыдно и неприлично.

Ну и ладно. Они и так знают все, что делает Клаус. Все, что он вытворяет. Все равно они не считают Клауса своим. И все равно они не накажут Клауса — никогда не накажут, не дозволено им это. Каждый в этом мире волен поступать как хочет. Имеет право на любые деяния, даже постыдные…

Клаус спустился со второго этажа, прошел через каминный зал и открыл дверь. Соседка с улицы Calle Verda стояла на террасе, на фоне пустого бассейна, заваленного всяким мусором. Она улыбалась. Девушка с уменьшительно-ласкательным именем Наташенька. Соблазнительная блондинка с длинными, загорелыми, ухоженными ногами и зелеными глазами. Глазами цвета озерной лягушки периода спаривания. Наташенька… Когда-то Клаус имел с ней романчик — давным-давно, лет сто назад. Хорошенькая бабеночка, что и говорить. А вот завалить ее сейчас в постель — полюбить ее неистово, с рычанием, — так, как это было тогда, в старые добрые времена… Экспромтом, без предварительных переговоров. Нет, не получится. Теперь она живет с этим рыжим, как там его… С Сергеем. Специалистом по выращиванию съедобных кактусов, а также по изготовлению из них текилы. Замечательная текила — Сергей дал ей название «Calpe Superior». С лимончиком, с солью. И с перчеными, обсыпанными испанскими специями бифштексами из тех же самых кактусов.

Клаус сглотнул слюну. Не согласится Наташенька. А может, и согласится. Но не сразу — потребуется галантный подход, охмурение, употребление полузабытых комплиментов, журавлиные брачные танцы. Скучно…

Нужно сменить место жительства. Давно пора. Приятное местечко Кальпе — мягкий климат, пальмы, невысокие, горы. Тысячи непуганых жирных кроликов, скачущих по окрестностям — они так и жаждут попасться Клаусу в силок, на зубок ему, в дивно жареном, запретно-аппетитном виде. Средиземное море, дикий пляж — дичее не бывает. Девочки подставляют солнцу свою гладкую кофе-с-молоком кожу, принимают эффектные позы, сверкают белозубо, играют в волейбол. Девочки. Только девочки, никаких старушенций и даже женщин среднего возраста.

Клаус вздохнул. Боже, как надоели ему эти вечнозеленые, вечно-цветущие древние девушки. Все они давно надоели Клаусу, а он сто лет назад надоел им. Бесконечное повторение. «В моем доме тысяча пластинок»… Всего лишь тысяча — и ни одной больше. Тысяча девочек-пластинок, проигранных по пять тысяч раз, заигранных до фальшивого треска в динамиках. Скучно.